Бастион одиночества
Шрифт:
Я поднял руку со смятыми бумажками.
— Я в долг беру, можешь не сомневаться. Сама ведь понимаешь, я не хотел тебя обидеть.
Мойра рванула вперед и со всей силы толкнула меня. Я почувствовал, в каком она бешенстве, — мне было прекрасно знакомо это ощущение. Мы вместе повалились в траву, хмельные, взбудораженные. Получалось, что, унижая Мойру, я подцепил ее. В воздухе одуряюще запахло сексом, как на танцполе в «Фиш Хаус». Соблазн витал в Кэмдене повсюду, и вот мы с Мойрой попались в его сети. В школе, в старших классах, я никогда не осмеливался поцеловать девочку, предварительно не заговорив ей зубы. Здесь властвовали другие законы. Когда Мойра схватила купюры, я взял ее за руку, и мы вместе засунули деньги в карман ее брюк, катаясь по росистой траве и отчаянно целуя друг друга в губы, волосы, уши. Мэтью и Эйми ушли, растворились в темноте.
Одной вещи я никогда не смог бы объяснить Мойре — что сексуальную составляющую
Мы провели ту ночь в квартире девушек, а Мэтью и Эйми воспользовались нашей в «Освальде». Целых две недели после этого я и Мойра считались влюбленной парочкой — вечность по меркам Кэмдена, где репетиции взрослой жизни из-за ограниченного пространства и времени ужимались до предела. За один-единственный выходной ты мог закрутить и к ночи уже оборвать настоящий роман, а раны от расставания залечить уже к следующей пятничной вечеринке. Позже, до самого Хэллоуина мы с Мойрой вообще не общались. А потом вдруг, в День благодарения столкнувшись у одного из общежитий, снова разговорились, начали шептать друг другу на ухо, смеяться, быстро снова очутились в одной постели и стали проводить вдвоем ночи напролет. Все подумали, что мы опять вместе, но в действительности и я, и она спали в это время и с другими. К концу семестра между нами вспыхнула очередная ссора, и наш роман опять завершился. Так и продолжалось: ты вновь и вновь сближался с одними и теми же симпатичными девчонками. Потерь практически не было.
Унижение Мойры на «Краю света» составило основу моего грандиозного плана: окончательно отделаться от Бруклина. Я чувствовал, что мне чего-то не хватает. В Кэмдене со своей короткой стрижкой, в свитере и сапогах как у ребят из «Квадрофении» — в Стайвесанте все это считалось стильным — я выглядел весьма ординарно на фоне остальных студентов. Однако мои великие познания в области уличной жизни никто не ставил под сомнение. Никому, кроме меня, законы улицы, по сути, не были известны. В Кэмдене я заслужил уважение, представляясь всем ходячим артефактом городского гетто. Я притворялся, будто понятия не имею, что такое «Баджа» и «Аспен», будто фамилии моих однокурсников — Вестингауз или Трюдо — не говорят мне ровным счетом ни о чем. Я курил «Кул», носил бейсболку «Кэнгол», звал приятелей «Эй», что особенно забавляло двух старшекурсников, Раньона Кента и Би Прюдома, которые тоже жили в «Освальде» и продавали наркотики. Они даже дали мне прозвище «Эй-эй». Словом, я сотворил из себя карикатуру на Мингуса. И этой новой роли прекрасно соответствовала моя ненависть к самому себе и к однокашникам. Я стал популярным.
У меня здорово получалось издеваться над богатенькими, но определенную черту я никогда не переступал. Я «разводил» их на деньги, хитростью заставляя заплатить то за мой ужин, то за стрижку, или купить мне пачку «Кул». Я льстил им — одновременно раздражая, — разглагольствуя о том, что впереди у них — и позади тоже — безоблачная жизнь, в которой совсем не нужно задумываться о деньгах. Деньгах, на которые покупались их «BMW» и наряды «от-кутюр», поздние завтраки и ужины в «Ле Шеваль». А впрочем, в сельском Вермонте покупать на перечисляемые студентам-богачам деньги было нечего. Абсолютно нечего. Кроме наркотиков. Наркота, кстати говоря, тоже помогла мне заслужить всеобщее уважение.
Кэмден бесплатно предоставлял нам пиво, кинофильмы, противозачаточные средства и психотерапию. И кое-что еще — вещи, которым не было точного названия, например, занятия нетрадиционной музыкой, проводимые доброжелательным седоволосым профессором, доктором Шакти. Все знали, что на экзамене он никого не завалит, независимо от того, сколько у тебя прогулов. Бесплатно выдавались нам и некоторые книги или кассеты. Само собой, родители студентов только посмеялись бы, услышав, что здесь столько «бесплатного»: ведь стоимость абсолютно всего включалась в непомерную и тем знаменитую на всю страну плату за обучение. Кэмден был прославлен и привилегирован, поэтому многие забывали о том, что некоторые из учащихся совсем небогаты. Считалось, что все мы плывем на корабле в каютах первого класса — на тех, кто драил палубу, никто не заострял внимания.
Наркотиками администрация, естественно, не снабжала нас, но закрывала глаза на процветание в стенах колледжа наркомании, а мы принимали это за дополнительную привилегию. Дельцы вроде Раньона и Би проворачивали свои операции совершенно спокойно. Во дворах общежитий студенты открыто курили травку, а на знаменитых вечеринках в «Пелт Хаус» все угощались пуншем с ЛСД, сварганенным в «специализированной лаборатории». Во время просмотров «Головы-ластика», «Человека, упавшего на Землю» и других фильмов в небольшом зрительном зале плавали облака дыма. Дверь в комнату во время кокаинового сеанса было принято закрывать, но зеркала после этого возвращали на стену лишь немногие, а кое-кто и вовсе не убирал, словно используя в качестве кофейных
Я нюхал кокаин только за чужой счет — специально так делал. Днем, когда нам следовало находиться на занятиях или в лаборатории, мы с Мэтью, Раньоном и Би играли в баскетбол на пустынной площадке за футбольным полем — спортивностью Кэмден не отличался. Раньона и Би забавляли мои уловки и хитрости: я обучился им еще в детстве, но тогда не смел применять на практике. Мы с Мэтью стали для этих двух парней приемышами, талисманами. Все четверо мы носили солнцезащитные очки, играли с некоторой небрежностью, а в перерывах курили в тени сосен. То, что я не платил за наркоту, Раньона и Би либо раздражало, либо, наоборот, умиляло, в зависимости от настроения, на которое мне было плевать. По вечерам я постоянно торчал у них, а когда кто-нибудь из студентов заходил чего-нибудь купить, то неизменно принимал участие в опробовании. Но однажды я все-таки заплатил — перепечатав на машинке статью Раньона об «Эз Ай Лей Дайинг» и исправив тьму грамматических ошибок. Наверное, он на то и рассчитывал. Когда я принес ему готовую работу, мы вместе подкрепились дурью.
Три или четыре раза в ту осень, накурившись или наглотавшись наркотиков с утра пораньше и покинув компанию, с которой оттягивался — Мойру или Мэтью, или старшекурсников, — не в силах бороться с охватившими меня странными желаниями, я уходил в лес и поднимался в воздух. Костюма у меня не было, да я уже и не считал себя Аэроменом. Я просто летал, расходуя избыток энергии на захватывающее дух маневрирование между ветками деревьев. Может, именно потому, что я не претендовал теперь на звание Аэромена, у меня снова получалось летать. В Бруклине я никогда на это не отваживался — если не считать подпрыгиваний за сполдином. Наверное, мне мешала трусость — осознание того, что я не наделен столь необходимыми Аэромену качествами. Героизмом, умением вызволять кого-то из беды. Здесь же некого было спасать, разве что нас самих от себя же — но об этом я, восемнадцатилетний студент, и не помышлял. Просто отправлялся за футбольное поле и баскетбольную площадку, поднимался на холм и взлетал — без определенной цели. Взлетал и оглядывал сверху наш студенческий городок, остановившиеся башенные часы, пытаясь поверить в собственную удачу, в свое невероятное, сводившее меня с ума бегство с Дин-стрит. Я всматривался в холмы, твердя себе, что они реальны, касался на лету веток деревьев, будто присваивая их себе. Не знаю, помогали мне эти прогулки или нет. Я никогда не был уверен в том, что умею наслаждаться свободой — настоящей, не той, которая окрыляет тебя под воздействием наркоты или какой-нибудь песни. Кстати говоря, песня, если слушать ее два или больше раз подряд, очень редко звучит одинаково. И все-таки белый порошок, запах ментола, ветер с ароматом сосен — в те дни, когда я летал, мне казалось, мои ноздри выворачиваются наизнанку и я могу обонять свой собственный, пропитанный мятной свежестью мозг.
В один из этих дней, уже приземлившись, на обратном пути я наткнулся на Джуни Элтек. Джуни была стройной хиппи из «Освальда», которую частенько в поздние часы заставали в комнате Би. Мы подозревали, что Би с ней спит, но тот никогда в этом не сознавался. Раньон называл ее «Аспект». В тот день Джуни в одиночестве гуляла по лесу. По выражению ее лица я понял, что она видела меня в воздухе.
— Чем ты здесь занимаешься? — ошеломленно спросила Джуни.
— Тренирую летные навыки.
— О!
— Круто?
— Еще бы!
Пристрастие к кокаину, сленг и полеты — все, что представлялось мне раньше опасным, — здесь даже не пахли угрозой. И неудивительно. Кэмден для того и был создан: чтобы все чувствовали себя здесь уверенно и ничего не боялись. Вот в таком я пребывал состоянии, когда однажды поздним вечером в начале декабря мне позвонил Артур Ломб.
Глава 7
Артур говорил торопливо. За несколько месяцев до ареста Мингуса и осуждения его на десять лет тюрьмы Руд, Ломб и Вулфолк завязали странное предпринимательское партнерство. Вылилась эта затея в нечто еще более непостижимое: сотрудничество Артура и Роберта. В общем, эти двое взяли деньги, которые я заплатил им за комиксы и кольцо, где-то наскребли недостающую часть суммы, купили гидрохлорид кетамина и благополучно его перепродали, в том числе и Барретту — я сразу об этом догадался. На выручку они купили новую партию товара, решив повторить операцию. Но Роберту вдруг понадобились деньги, и он в сопровождении каких-то дружков из Гованус Хаузис явился к Артуру и потребовал свою долю. Мать Артура перепугалась и позвонила в полицию. Роберт озверел и пообещал, что убьет Артура, если тот в назначенный срок не принесет ему требуемую сумму. Артур теперь боялся показываться на улице: черные приятели Роберта отлично запомнили его белое лицо и знали, что он должен Роберту деньги. Барретт же еще перед Днем благодарения уехал в Филадельфию к какому-то врачу и до сих пор не вернулся…