Бастион одиночества

Литэм Джонатан

— Ничего себе!

Мы вышли на улицу. Катя села за руль своего «форд-фалкона», Дирдри с ней рядом, а мы с Джейн — третьей девочкой, самой юной, — на заднее сиденье, положив посередине пакет со спиртным из «Шейман». Машина резко тронулась с места и помчалась в Эмервилл, а Джейн принялась засыпать меня вопросами. Скорость и девочки — это сочетание плюс виды ночных улиц, казалось мне сейчас настолько же привычными, как Фрэнк Синатра и Джин Келли в «Поднять якоря». Наверное, все дело было в алкоголе и кокаине. И в возбуждении иного рода. На кухне Катя ни разу не заговорила со мной, только маняще улыбнулась, беря из моей, руки свернутый в трубочку доллар. Она почти не замечала меня и сейчас, в машине, отдав в распоряжение любопытной Джейн. Мы с Катей как будто молча говорили друг другу, что сделали

шаг вперед и оба заслужили эту ночь. Кокетство и заигрывания были нам теперь ни к чему.

Машина остановилась возле викторианского трехэтажного здания с башенками на крыше, поросшим сорняками двором и низкой белой оградой вокруг. Сквозь некоторые окна дома, наполовину занавешенные простынями, были видны горящие голые лампочки. На белых стенах комнат пестрели плакаты. Это и было поселение хиппи, где жили Катя и ее подруги. В угловых квартирах с обеих сторон дома свет не горел. Две из припаркованных у обочины машин выглядели так, будто на них никто никогда не ездит, а в одной, похоже, кто-то жил. Присмотревшись, я разглядел на самом верху черного человека в белой футболке, с бутылкой и бумажным стаканчиком в руках. Он окинул безразличным взглядом остановившийся у калитки «фалкон».

— С Мэттом не хотите поздороваться? — спросила Джейн, когда Катя заглушила мотор.

— Джейн таким образом говорит «до свидания», — пояснила с переднего сиденья Дирдри. — Когда они с Мэттом встречаются, сразу идут трахаться.

— Заткнись! — Джейн шлепнула Дирдри по макушке.

— А что, разве не так? Я ведь правду говорю.

На крыльце Катя опять мне улыбнулась, будто поддерживала человека, находящегося в состоянии транса.

— Поднимайся с нами, — сказала она. — Моя комната на втором этаже. Сам все увидишь.

Джейн и Мэтт жили в мансарде, туда можно было забраться с лестничной площадки третьего этажа. Джейн позвала Мэтта, но он не стал спускаться вниз, только высунулся из окна. Несмотря на густую бороду, парню тоже было лет восемнадцать.

— Привет, — сказал он.

— Дилан знаком с R.E.M., — сообщила ему Джейн. — Это Катин друг.

— Здорово, — ответил Мэтт в ожидании — если верить Дирдри — возможности потрахаться.

— Ну ладно, пока, — сказала мне Джейн, немного смущаясь — впервые за все это время. Взбежав по крутым расшатанным ступеням, она напомнила мне в этот момент белку.

Я тоже поднялся и остановился на втором этаже, освещенном синей лампочкой. В спертом воздухе пахло стираным бельем, табачным дымом и прокисшим пивом; где-то играла музыка. У меня оставался последний шанс — выбраться отсюда, взять такси и вернуться на Сан-Пабло, но не сделал этого.

Две комнаты Кати с окнами-эркерами, лепным потолком и паркетным полом могли бы быть роскошными залами, если бы это здание стояло где угодно, только не в Эмервилле. На потолке желтели пятна от воды, в паркете темнели огромные щели. Хозяин дома, наверное, даже радовался, что до сих пор находит квартиросъемщиков, потому и не обращал внимания на их странности, например, привычку освещать комнаты не люстрами, а рождественскими гирляндами. Футляр с гитарой Кати стоял в первой комнате у стены рядом с музыкальным центром. В шкафу без полок и дверей горой была навалена одежда. Во второй, меньшей комнате не было ничего, кроме накрытого покрывалом матраса. Даже плакаты не висели на стенах.

Дирдри, когда я вошел, сидела на полу, опять занявшись кокаином. Катя стояла у окна-эркера и разговаривала по телефону. Ее слова заглушала музыка — звучала запись Бека. У стены на матрасе сидела, подогнув под себя ноги, странная парочка: парень-афро с усиками и женщина явно старше его с короткими, выкрашенными в черный волосами. Разговаривала она с сильным немецким акцентом. На матерчатом раскладном стуле полулежал подросток, видимо, мексиканец, лет пятнадцати-шестнадцати, в широченных штанах фаната хип-хопа и c синей повязкой на голове. Дирдри меня им не представила. Соблазнительная и молчаливая, она походила на героиню из фильма Уорхола. Роландо и Дуня, парочка на матрасе, сами назвали свои имена и дружелюбно улыбнулись. Подросток на раскладном стуле, протянув мне руку, тоже что-то сказал: Марта или Марди, или Марли — я не расслышал.

Впрочем, эта неопределенность совсем

не волновала меня в эту бесконечную ночь, проведенную у Кати. Сама она продолжала уделять мне минимум внимания. Я был не с ней — во всех смыслах. Дирдри, Роландо, Дуня и я разговаривали, вдыхали кокаин. Наверное-Марти отказался составить нам компанию, скорчив по-детски презрительную гримасу, как домашний кот, гордый собой, пренебрегающий хозяевами. Парень сидел молча, а когда доиграла последняя песня Бека, поднялся, взял из скромной коллекции Кати диск N.W.A. «Из Комптона», поставил его и прибавил громкость. Нам, продолжавшим разговор, пришлось напрячь голоса. Задав какой-то невинный вопрос, я невольно вынудил всерьез разговориться и без того словоохотливую Дуню. Как оказалось, она была немецкой еврейкой, с детства жившей то в Германии, то в какой-то сельскохозяйственной коммуне Израиля. Дуня отнюдь не воспринимала свою жизнь как урок или набор символов, рассказывала о ней с легкостью. Я слушал, удивляясь, что приперся вслед за официанткой, с которой давно заигрывал, в этот гетто-дом в Эмервилле, что сижу по-турецки на полу, пьяный и нанюхавшийся кокаина, в свете рождественской гирлянды и слушаю рассказ о том, как шестнадцатилетняя немка потеряла девственность где-то на залитом лунным сиянием футбольном поле, спутавшись с эмигрировавшим из России инженером. В это же самое время здесь, в Калифорнии, где-то чем-то занималась Эбби, а мой отец в Анахайме вернулся в свой номер после банкета.

Сделав пару телефонных звонков, Катя вышла из комнаты. Вернулась она спустя полчаса с упаковкой из шести банок «Короны» и с пухлощеким парнем, назвавшимся Питером. Ему было лет двадцать с небольшим, он держался скромно и походил на гея. Катя вдохнула дорожку кокаина и предложила угоститься Питеру, но тот отказался, махнув рукой, и открыл банку пива. Наверное, он был знаком с присутствующими в комнате, во всяком случае, свободно заговорил с Дирдри и Роландо, объяснив, что поссорился с соседом по комнате и сегодня туда не вернется. Дуня тем временем продолжала рассказывать мне о временах, проведенных в кибуце, — однообразных и благополучных. Катя впервые с момента моего появления здесь обратилась ко мне, предложив пива. Я взял банку и сделал глоток — как раз то, в чем нуждалось мое занемевшее от кокаина горло. Пиво оказалось крепким и сладким. Наверное-Марти в углу возле музыкального центра принялся застенчиво танцевать брейк. В его сторону никто не смотрел. Было три часа утра.

Я отвернулся от Дуни и всех остальных, устремив взгляд на Катю. Мне показалось, она чем-то расстроена и сосредоточена, как будто все еще находится на работе.

— Сыграй на гитаре, — попросил я.

— Что именно?

— Что-нибудь свое.

Мы поднялись с пола и перешли к окну. Улица, озаренная сиянием одинокого фонаря, хранила мертвое спокойствие, бесстрастие нищеты. Свет не горел ни в одном окне, даже в жилой машине. Катя попросила Наверное-Марти убавить громкость. Тот покрутил колесико музыкального центра и снова уселся на раскладной стул. Все остальные — Дирдри, Питер, Дуня и Роландо, не глядя на нас, продолжали болтать. Роландо массировал плечи Дуни, которая разговаривала теперь с закрытыми глазами. Питер, видимо, передумав, все же вдохнул дорожку кокаина. Порошка оставалось мало. Дирдри доведенными до автоматизма движениями разделяла его на полоски. Катя достала гитару и принялась настраивать.

Петь она начала внезапно. Сильным, потрясающим голосом — песню с жесткими словами:

Психоделические победы,Мрак и тоска, хочу уколоться.Сигарета последняя, привкус беды.Я люблю тебя, бейб, но признаться придется:Лишь подсев на иглу, я забыла себя,Взорвала все мосты и влюбилась в тебя.Последнее, что я запомнила,Твой жалкий взгляд: прости, забудь.Ты мне не нужен, я опомнилась,Но пожелай меня вернуть.Лишь подсев на иглу, я забыла себя,Взорвала все мосты и влюбилась в тебя.