Бастион: война уже началась
Шрифт:
Гулька озадаченно потер подбородок. Потом, пробубнив «Патер ностер», взвалил на плечо мой баул, сверху добавил свой, а футляр с берданкой всучил мне.
– Потопали, старушка. Как там в песнопении… «А мы с тобой, брат, из пехоты»?..
– Нет, нам нужна машина, – запротестовала я.
– Конечно, – кивнул Гулька. – Спустимся к автобазе, там и найдем.
– Как? – изумилась я. – Ты веришь в наличие автобазы?
Гулька как-то стушевался. Разрази меня мигрень, если он не покраснел. Вернее, он начал краснеть, но потом передумал.
– В каждом городке должна быть автобаза, заруби на носу. Или, на крайственный случай, что-то на нее похожее. Иначе это не городок. Вспомни, о чем говорили парни в самолете. Память отшибло?
Не помню, чтобы в разговоре упоминалась автобаза. О поселке парни говорили скупо: мол, народ живет там разномастный – пришлые, местные, отхожие промысловики из глухих деревень, охотники, работяги с деревофабрики; калымщики-рудокопы с Верхотурово и Мазино – непьющие, негулящие, а в своих бараках только ночующие. А еще они рассказывали, что в здешних лесистых горах водятся дикие звери, бродяги и пропойцы, папайя с алычой здесь не растут, а из съедобного растет только клевер (редко). А ближайшее отделение милиции – в Улан-Баторе. Шутили, наверное.
Я не стала с ним спорить. Мы побрели по пустой улице, мимо нескончаемых бараков. Большинство из них казались нежилыми – зияли выбитые окна, стены обрастали чем попало. Эксцессов как таковых не наблюдалось. Два мелких происшествия, случившихся по мере нашего выдвижения, на эксцессы не тянули. Колченогая тетка со следами кесарева сечения поперек лица стояла у разбитого корыта, как певчий на клиросе, и мучительно вспоминала, как она дошла до такой жизни. Видно, что-то вспомнила. Потому что, пропустив нас, высказалась от души:
– Тварь, – сказала она, конечно, в мой адрес. – Тварь гнойная. Придушу, если увижу еще раз с Петькой-кривым…
Я испугалась и в поисках защиты покосилась на Гульку. Но Гулька сам испугался. А потом на втором этаже барака в открытом окне образовалось гиеноподобное существо в дырявом тельнике, с русалкой на дряблом плече (моряк, догадалась я), и заорало нечеловеческим голосом (маты вуалирую):
– Эй, Катька-козлина, елы-палы, ты глянь, бабки-ежки, какая тут у нас, тятьки-мотятьки, еханый бабай, деваха классная! Вот бы я ее вздрючил!.. А ты на себя-то глянь, уродина, обезьяна страшная, чувырла ты каторжная!..
Продолжения не последовало, потому что из-за спины морячка бэк-вокалом полились рулады в исполнении Катьки, и внимание моего почитателя невольно переключилось на сожительницу. Разбилась бутылка, затрещала скамья…
– Вот оно, дурное влияние периферии, – шепнул на ухо Гулька. – Не обращай внимания, это комплимент, уж я-то знаю…
Как странно, подумала я. Еще три часа назад, когда, держась двумя руками за баул, я выходила из подъезда и маньяк Степа Ошалень, высматривая жертву, показал мне средний палец, а потом перевел на русский, изобразив рукав на три четверти, я не растерялась. Я бросила баул, показала ему сразу два пальца, четыре рукава и высказала все, что о нем думаю, не выходя, конечно, за рамки орфоэпии и внутренней цензуры. Мне не было страшно. А вот теперь стало. Спина онемела, ноги превратились в колосья…
– Послушай, Сизиков, – сказала я тихо. – А вот если со мной случится беда, ты меня защитишь?
– Конечно, – фыркнул Сизиков. – Спрашиваешь…
И даже не отшутился. Я хотела ему верить, и даже верила, но все равно чувствовала себя паршиво. Может, я уже тогда подсознательно понимала, что в мою жизнь вторгается нечто скверное?
Ни до центра, ни до автобазы мы не дошли. За приземистым зданием закрытого сельпо (скобы внахлест, замок во всю дверь – явно не обед) у водосточной трубы, под которой почему-то прижилась урна, стоял «уазик» с задранным капотом. Водитель, небритый, похожий на флибустьера дядька в промасленной рубахе, сидел на подножке и курил «Беломор».
– Бог в помощь, – забросил удочку Гулька. – Сломался?
– Отдыхаем, – сминая вчетверо мундштук, пояснил шофер.
– А это? – Гулька кивнул на разинутый капот.
Дядька пожал плечами, повторил:
– Отдыхаем.
– Триста рублей до Карадыма, – брякнула я. – Нормально?
Дядька задумался.
– Нормально. Но мало. Вы откуда?
– Из Эфиопии, – сказал Гулька.
– Четыреста, – завершила я торги. – Больше не дадим.
Дядька перевел задумчивый взор (ну мыслитель, не могу…) с кончика своей папиросы на мои «ортопедические» кроссовки, покрытые пылью.
– Правильно, не давайте. Все равно бензина нет.
– Ни капли? – уточнил Гулька.
Взгляд шофера стал медленно проясняться – как проясняется небо после дождя. Он щелчком выбросил папиросину, проследил за ее полетом на соседний палисадник.
– Почему ни капли? До Карадыма доеду, там в коня впрягусь. Давайте так, – он смерил Гульку, а затем и меня оценивающим взглядом покупателя, – вы платите за бензин, проезд бесплатный.
– Почем нынче бензин? – скептически поджал губки Гулька.
– Двадцаточка, – не смущаясь, возвестил шофер и достал вторую папиросину. – Две канистры, по двадцать литряков. Цена умеренная. А не хотите – как хотите, охотники найдутся.
– Мать моя женщина… Восемьсот рэ… – загундел Гулька. – Да это ж юмористика! Мужик, ты че юродствуешь?
– Гулька, не жмись, – прошептала я. – Бог с ним, фирма платит… Чего ты выступаешь?
– А потому что обдираловка, – рявкнул Гулька и ни с того ни с сего стал покрываться густой краской.
– Ну решайте, – зевнул дядька. – Чего я буду тут с вами… Мне к четырем директрису на базу везти…
Два часа мы добирались до Карадыма. Места, сквозь которые мы проезжали, конечно, впечатляли неизгаженностью. Дорога петляла через дикие заросли. Лес казался непроходимым благодаря обилию густорастущего подлеска, скрывающего стволы. Тайга состояла в основном из хвойных – сосны, лиственницы. Кое-где выглядывала боярка – колючая горбунья, заросшая листвой. Несколько раз мы вырывались из тайги и попадали то в старицы – пересохшие русла речушек, то краем цепляли болотистые хляби, блестящие протухшей зеленью и вид имеющие далеко не аппетитный, то проезжали по каменистым осыпям – голым островкам в море флоры. Потом опять врезались в тайгу, которая и не думала расступаться, и мы ехали чуть не по еловым лапам, метущим откосы.