Бастион: война уже началась

Зверев Сергей Иванович

– Ну что ж, примите мои поздравления. – Мужчина зевнул. – Кстати, вы знаете, что ваше «своеобразие» забирают от вас на первую половину дня? У секьюрити есть к ней несколько вопросов.

– Да, я знаю. Это неприятно, но, полагаю, не страшно. Они не испортят материал.

– Как вставить фитиля и не повредить шкурку. Целое искусство… – развеселился мужчина.

Женщина сухо оборвала:

– Как раз наоборот, Алексей Витальевич. Сохранность шкурки меня волнует в последнюю очередь. Главное – это душа человеческая. Пойдемте, уже поздно. Отстрелялись.

– Чашечку кофе, Оксана Францевна?

– Да куда там, – раздалось под дверной скрежет. – Полночи потом буду по плацу маршировать и вас костерить, коллега.

– А по мне так сущий верональчик, – хохотнул мужчина. – Хлопну – и храповицкого. Сны снятся – не поверите – все зеленые, и ни одного трупа…

Дверь закрылась. Я слышала их разговор, но едва ли понимала смысл за словами. Запомнилась интонация. Кого эти двое видели во мне? Подопытного кролика? Каторжанку? Формовочный материал с плановым отжигом и деформацией? Или что это было?

Я уснула… И видела безобидный сон. Я шла по огромному русскому полю, засеянному пшеницей. Под облаками порхала смерть – старая кляча с косой – кривлялась, строила рожицы, тянула ко мне свои костлявые пальцы и ничего не говорила. А в отдалении рокотало – звучал артобстрел. Безостановочно, всю ночь напролет… Так и шла я на шатких ногах – под грохот канонады. И смерти смотрела в лицо…

А потом какие-то негодяи испортили мне весь сон. Я проснулась от энергичного встряхивания. Открыла глаза – и увидела их в сизой дымке: две чугунные тумбы над душой. Представители благодарного человечества, подумала я. Вертухаи. Оба в сером, у обоих на поясах рации и еще какие-то хреновины, и оба – ну вылитые копии моего первого охранника. Только повыше.

– Подъем, – тон не допускал возражений. – У вас есть пятнадцать минут на водные процедуры и прием пищи.

А понежиться?.. Я покосилась в просвет между тушами. По заведенной традиции на полу стоял поднос с чашкой и закрытой тарелкой.

– Можно я не буду принимать пищу? – жалобно прошептала я.

– Можно, – невозмутимо процедил вертухай. – Но зачем? Вы враг своему желудку?

Очень вязкая, смолистая туманность помутила мое сознание. Нет, я отдавала отчет в своих действиях. Но туман клубился, мешал думать – подлый, матерый, пахнущий экскрементами и грядущими ужасами, против коих я была бессильна. В умывальнике, куда меня пригнали, я столкнулась еще с одним бедолагой. Похожий тип. И одет похоже – в длинный балахон (номер не рассмотрела). Тщедушный мужичонка с тремя волосинками и кривыми ногами, он вышел из кабинки номер девять и засеменил к своему «качку», ждущему у проема. Бросив на меня затравленный взгляд, мужичок уткнулся в пол, засучил голыми ножками. Новенький – почему-то поставила я диагноз. Боится, не внедрился еще. Хотела оглянуться, но получила тычок в спину – и влетела в умывалку, едва не расквасив нос…

Через несколько минут взору предстали остальные обитатели «богадельни». Человек двадцать, согнанных в кучу – хаотично колышущаяся масса, – они выходили из казармы под присмотром жиденькой цепочки охранников. Кто-то замешкался – помогли. Но не сильно. Скорее даже учтиво, без затрещин. Видно, не было приказа распускать руки. Цивилизаторы хреновы… Но люди и не давали повода. Они уходили смиренно, не ропща, глядя в одну точку. Три или четыре женщины, остальные мужчины. Голоногие, сутулые, бледные, как призраки. Я встала, потрясенная: вылитые зомби, право. Персонажи Иеронима Босха… Глаза пусты, походка шаркающая. Босыми ногами – по грубому полу! Да это уже не ноги, это омертвелые отростки, у которых функция одна – донести и не уронить… Последним шел тщедушный мужичок с ноготок – мой знакомец из умывальни. Пожалуй, он один из всей компании возомнил о себе что-то человеческое. Я так и думала – новосел… Он обернулся и что-то прошептал губами. Я прочитала по-своему. «Оттоле не будет возврата…» – получилось у меня. В глазах заблестели слезы. Шмыгнув носом, мужичок вытер его тыльной стороной ладони и побрел на лестницу – догонять колонну. На меня ли он смотрел? Бог его знает. Или на мир, оставшийся за спиной?

Мелькнула здравая мысль, что сейчас меня, как последний вагон к составу, подцепят к уходящей массе. Но вышло иначе. У кого-то, видно, на мой счет имелись отдельные соображения.

– На месте, – бухнула в затылок охрана.

Я затормозила, всплеснув руками. Покосилась налево, направо. Вертухай за спиной был один. Сопел носопырками – ровно, размеренно. Второй смылся.

– Послушайте… – пробормотала я.

– Молчать. Не двигаться, – отрубил охранник.

От внезапности приказа перехватило дыхание. Я явственно различила «скрежет зубовный». Скрипели мои зубы – сжатая до упора челюсть собственным рецептом боролась с пронзительной болью, оседлавшей виски.

Шуршание толпы затихало. Охранник тянул резину. Мы выждали еще немного. Какое это идиотство, право, – висеть в воздухе, испытывая муторную дрожь в коленках.

– Вперед, – соизволил вертухай…

Уж лучше бы он приставал ко мне. Пусть бы он говорил на языке родных осин, лапал за задницу, дышал в лицо сивухой, чесноком, гнилыми зубами. Я бы поняла. Я бы оценила его потуги, как суть «наиземнейшего» из земных явлений. Пусть он будет мразью, быдлом, животным. Кем угодно. Лишь бы кем-то. Но в том-то и дело, что он был НИКЕМ. Он был запрограммированным роботом, тупым самодвижущимся механизмом, призванным бдить и нагонять, тащить и не пущать («Я робот, я Балбес, я должен быть рядом»).

Лестница выходила во дворик, который я уже видела из окна, – кирпичная стена и бетонная напротив. И небо над головой. Тучка на подходе…

Веселенький пейзажик.

– Направо, – последовала команда.

– Босиком? – машинально удивилась я.

– Направо, – реприза…

В сущности, по асфальту можно и босым, и голым. Я побрела по дорожке, облицованной разбитым бордюром. Кроме нас в проходе никого не было, толпа успела убраться. Над носом загудел комар. Я безотчетно махнула рукой, сбрасывая оцепенение. Жужжание пропало. Охранник смолчал – очевидно, я имела право на малую степень свободы. Сибирского антуража здесь не ощущалось. Все таежные красоты родного края остались за кадром. А в кадре мы шли вдоль помпезных пилястр казармы, тянущихся с первого по третий этаж. За углом повернули направо, и проход преобразился практически в тоннель – трехметровые стены и лента неба над головой. Метров через сорок тоннель повернул налево. В вышине закачались сосны. Асфальт под ногами преобразился в бетонную дорожку, которая закончилась метров через пятьдесят – бревенчатым пропускным пунктом и двумя парнями в сером. Свежеокрашенная «вертушка» (такое впечатление, будто красили из брандспойта) наводила на ассоциации с проходной замызганного заводика, у которого нет средств приобрести лицо.

– Куда? – поинтересовался один из парней, обозрев меня весьма равнодушно. Я стояла камнем.

– В чистилище, – охранник зашуршал бумагами. – Приказ Каймана.

Последовала пауза, соответствующая длительности изучения бумаг. В это время второй караульный медленно обошел вокруг меня, с каким-то проснувшимся интересом глянул мне в глаза и вдруг заявил дребезжащим тенором:

– Добро пожаловать, сестрица, в юдоль печали и греха…

Бетонная дорожка петляла по лесу. Нужно ли описывать, в каком состоянии я по ней передвигалась? По-моему, это неописуемо. Зато теперь я твердо знаю, почему заключенным этой каталажки не выдают обувь. Умно, между прочим. По дорожке вы можете пройти, не испытывая досадных неудобств. А вот в сторону – и шага не ступите. Колючки, шишки, коряги, «наждак» из пожелтевших иголок – все останется на ваших пятках. Не убежите. Пешком славируете – если с умом; а бегом – никогда.

Хотя и бежать особо некуда. Этот лес не тот, который тянется на тысячи миль. Это небольшой его клочок, обнесенный мелкоячеистой сетью в два человеческих роста. Я засекла ее, когда мы выходили из пропускного пункта. Она тянулась в обе стороны, теряясь за густыми елями, – серенькая, незаметная. Перекусывать ее надо неделю, а карабкаться и того больше – пальчики не пролезут. Так вот. Тоскливо…

Голова гудела. Я даже не запоминала, где мы идем. Пару раз от бетонки убегали ответвления, мы забирали вправо, двигаясь по какой-то замысловатой дуге. Вертухай односложно толковал дорогу, я безропотно подчинялась. Дважды мимо нас шли люди. Охранник сопровождал молоденькую девчушку – она блаженно щурилась. Мы прошли бок о бок – она и не покосилась. Потом проследовала женщина, безо всякой охраны – лет сорока, в пиджачке, брючках. В руке – папочка. Я оторопела, встала столбом. Протянула к ней руки.