Батальон «Вотан»
Шрифт:
Несмотря на импровизированные маски, густые пары начали заползать в легкие. Все больше смертельных снарядов приземлялись посередине коридора, ноги будто плыли в густом белом тумане, легкие начали гореть. Фон Доденбург закашлялся. Ему казалось, что грудь проткнули раскаленным прутом. Глаза ломило, слезы слепили его. Куно рванул воротник. Он задыхался. Дым поднимался все выше. Кто-то закричал и, прежде, чем его смогли остановить, перебежал за угол к врагу.
Зря. Послышалась очередь. Бегущий в отчаянии взмахнул руками и остановился. В течение одного долгого мгновения он стоял, после чего начал медленно опускаться на пол, в густой туман.
Другой солдат упал на колени, маска косо висела у него на
Внезапно голос, который они все так хорошо помнили, голос с прусским проносом, пробился через багровую мглу, в которую вот-вот был готов погрузиться фон Доденбург. Он доносился издалека, но его нельзя было спутать ни с каким другим. Это был голос Стервятника. Голос гауптштурмфюрера Гейера. Его невысокая фигурка с головой, обмотанной окровавленным бинтом, пробежала мимо умирающего фон Доденбурга. В противогазе с запотевшими стеклами Гейер выглядел как какое-то ирреальное чудовище. Бросив свой хлыст, Гейер схватил огнемет, верхушка которого торчала над серо-белым туманом удушающего газа. Затем он с яростью сорвал с себя то, что осталось от его порванного кителя, и швырнул это на пол. Умирающие бойцы второй роты вдруг ощутили волну прохладного, чистого воздуха, которая пошла откуда-то в тот момент, когда между ними в неудержимом порыве пробежали одетые в противогазы немецкие парашютисты и эсэсовцы. Стервятник поднял вверх огнемет и махнул рукой, делая знак атаковать.
В то время как солдаты, лежавшие на полу, судорожно глотали свежий воздух, Стервятник завернул за угол. За ним следовали все те, кто сумел уцелеть после артиллерийского обстрела форта Эбен-Эмаэль. Гейер нажал на спуск, и страшная огненная струя вылетела из жерла огнемета, следуя изгибам коридора. Затем он снова выстрелил. Из коридора доносились вопли бельгийцев, но Стервятник не был склонен проявлять милосердие. Он выстрелил опять. Оставшиеся в живых защитники форта выбежали из коридора, отчаянно цепляясь друг за друга, стараясь не попасть в пламя, в то время как позади них изломанными черными куклами лежали искаженные страшным жаром, сплавившиеся с оружием тела бельгийских стрелков. Они были похожи на тех самых «маленьких черных пигмеев», в которых, как и предсказывал во время показа действия огнемета унтер-офицер из Службы специального вооружения, превращаются люди, попавшие в его пламя.
Глава восьмая
Было четыре ноль-ноль. Через тридцать минут должен был начаться рассвет и наступить время, установленное гауптштурмфюрером Гейером для завершающей атаки на последние две орудийные башни форта. Теперь в коридоре, где находились эсэсовцы и валялись вперемежку тела их товарищей и обугленные трупы врагов, было тихо. Лишь порой здесь раздавался свист пуль, выпущенных бельгийским снайпером, и благодаря причудливым изгибам коридоров форта, рикошетировавшим сюда. Но эти пули не могли причинить вреда растянувшимся на полу бойцам «Вотана», которые прильнули к бетону, оправляясь от напряжения последних нескольких часов.
Шульце
43
Parisien — парижанин — принятое в немецкой армии жаргонное название противозачаточного средства.
— Полагаю, теперь кровотечение должно прекратиться, господин офицер, — произнес он, обращаясь к оберштурмфюреру.
— Спасибо, Шульце. Думаю, ты прав.
К ним пробился Стервятник. Его лицо было все еще багровым от противогаза, а на переносице его чудовищного носа ярко выделялась черная полоса, что делало его еще более похожим на настоящего стервятника.
— Как дела, фон Доденбург? — спросил он. Больше всего его, очевидно, беспокоило то обстоятельство, что самый полезный офицер мог оказаться неспособным принять участие в последней стадии операции.
— В целом ничего, — проронил фон Доденбург. — Кровотечение начинает останавливаться.
— Отлично. — Стервятник жестом показал, что Шульце может быть свободен.
Шульце с гримасой боли поднялся на ноги и оставил офицеров вдвоем.
Промозглый сырой сквозняк коридора заставлял Стервятника непрерывно дрожать — на нем по-прежнему не было кителя, который он сорвал с себя во время предыдущей атаки. Неожиданно фон Доденбург отметил, насколько тонкие у него руки. Гейер был похож на недокормленного ребенка. Но, несмотря на рану на голове и хилое тело, он не выказывал никаких признаков усталости. Почти сразу Стервятник начал излагать свой план относительно заключительной стадии операции. Фон Доденбург с трудом слушал его, потому что его голова, казалось, была готова лопнуть в любой момент.
Мясник присел на корточки в самом темном углу коридора и несчастными глазами пристально посмотрел на этих двух офицеров. Вскоре они должны были решить его судьбу, если только ему удастся выбраться из этой передряги. Пару раз он сморгнул набежавшие на глаза слезы жалости к себе.
«Ну почему у меня такая несчастная судьба? — подумал он. — Обучил им целую роту, был ранен в бою, а теперь они хотят выкинуть меня на свалку или еще того хуже».
Он обнюхал сброшенный на пол мундир Стервятника в поисках его прекрасных дорогих сигар, а затем обыскал руками, надеясь наткнуться хотя бы на одну.
Ни одной сигары в мундире Стервятника не оказалось, однако рука Метцгера наткнулась на что-то другое — на фотографию, которую командир роты носил с собой уже явно долгое время. Ее края обтрепались, как будто он таскал ее в бумажнике или в удостоверении личности. Он медленно и без особого любопытства вытащил и перевернул ее.
То, что он увидел, заставило его замереть. На пожелтевшей фотографии было изображено двое мужчин, улыбающихся, с прищуренными глазами, как будто они смотрели на солнце. Когда сделали этот снимок, Стервятник явно был намного моложе, у него еще не было лысины. Но не изображенные на фотографии мужские лица заставили маленькие красные глазки Метцгера почти вылезти из орбит, и даже не их совершенно голые тела, а явная, режущая глаза непристойность того, что они делали друг с другом.