Батумский связной
Шрифт:
– Да, голубчик, – ответил Горецкий, не замечая, а скорее всего делая вид, что не замечает недовольства Бориса, – я пригласил поручика Ковалева, чтобы отвлечь Карновича, притупить его внимание, дабы после неожиданность обвинения резче ударила его по нервам, заставила поддаться первой, импульсивной, реакции. Чуть всю операцию мне этот Ковалев не провалил – с виду сильный, крепкий мужчина, а едва не позволил Карновичу бежать, свою даже голову не уберег. Распустились тут от спокойной жизни, их бы на фронт, сразу бы реакция стала отличная… Хорошо хоть вы, Борис Андреич, вовремя подоспели и очень мне помогли…
«Нарочно льстит, – сообразил Борис, – он бы и
– Простите старика, голубчик, – продолжал Горецкий, – но мне хотелось взглянуть, как вы будете вести себя в острой ситуации. Дело в том, что в предыдущую нашу встречу у меня сложилось впечатление, что невзгоды вас несколько ошеломили и вы перед ними растерялись… В поведении вашем я усмотрел нерешительность, вы позволили событиям развиваться помимо вашей воли, вели себя подобно щепке в бурном потоке.
После поездки в Батум вы сильно изменились, точнее, думаю, просто раскрылись подлинные черты вашего характера. Вы человек молодой, умный, энергичный; вы юрист, что для меня значит очень многое: юридическое образование определенным образом тренирует и оттачивает ум, дисциплинирует его… Кроме того, вы человек чрезвычайно везучий. Через тысячи опасностей прошли вы, что называется, без единой царапины. Сегодня на рассвете я разговаривал о вас с нашим общим знакомым…
– Спиридоном? – догадался Борис.
– Совершенно верно. И Спиридон рассказал мне, какой опасности вам удалось избежать по пути в Батум… Знаете, контрабандисты – народ очень суеверный, так вот Спиридон тоже считает вас везучим. Поэтому он и взял вас охотно в свою команду на обратном пути…
Борису надоело вести пустой разговор.
– К чему вы клоните, Аркадий Петрович? Для чего все эти дифирамбы?
– Это не дифирамбы, голубчик, это объективная оценка. А клоню я к тому, что хочу предложить вам работу. Знаю, все знаю про сестру, – заторопился он, видя, что Борис сделал протестующий жест, – но, Борис Андреевич, будем реально смотреть на вещи: шансов найти ее у вас очень и очень мало. Ну, допустим, придет ответ из Одессы, что не удалось ее там отыскать, что, вы так и будете болтаться по всему Крыму? А если ее вообще нет в Крыму? А если… – Горецкий осекся.
– Вы хотите сказать, что ее вообще нет в живых? Вы что-то знаете?
– Ничего я не знаю наверняка, – отвернулся Горецкий, – а если бы знал, то сказал бы вам. Не в моих правилах морочить человеку голову призрачной надеждой.
– Я думал об этом, – глухо проговорил Борис. – Но прежде скажите, вы хотели предложить мне службу в контрразведке? Благодарю покорно!
– Ох, Борис Андреевич, опять-таки я знаю все, что вы мне можете сказать о контрразведке, и гораздо больше! Скажу, что никогда еще этот институт не получал такого широкого применения, как в период Гражданской войны. Контрразведку создают у себя не только высшие штабы, но каждая воинская часть. Да вы и сами видите: в каждом городе она есть. Прямо какая-то болезненная мания, созданная взаимным недоверием и подозрительностью. Командование знает, что там творится, да сделать-то мало может. Сплошные провокации, да вот и мы с вами – нашли предателя в контрразведке.
– Да уж, – вздохнул Борис, – воспоминания у меня от вашей контрразведки самые неприятные остались.
– И что вы предлагаете? – агрессивно спросил Горецкий. – Упразднить весь институт, оставив власть слепой и беззащитной в атмосфере,
Борис пожал плечами.
– Молчите? – наступал на него Горецкий. – А ведь есть и другой путь – совершенно изменить материал, комплектующий контрразведку. Скажу вам, потому что секрета в этом уже нет, что генерал-квартирмейстер штаба ВСЮР, ведавший в порядке надзора контрразведывательными органами армий, настоятельно советовал Антону Ивановичу привлечь на эту службу бывший жандармский корпус. Деникин на это не пошел, а решил для оздоровления больного института контрразведки влить в него новую струю в лице чинов судебного ведомства. То есть вы как раз очень подходите, голубчик.
– Нет уж, увольте, – буркнул Борис.
– Но успокойтесь. Неволить вас никто не станет. Начать с того, что сам я служу отнюдь не в контрразведке.
– А где же? – недоверчиво спросил Борис, выразительно оглядев кабинет Аркадия Петровича.
– Служба в контрразведке – это, как иногда говорят, мое официальное прикрытие. В действительности я служу в военном управлении Особого совещания… Впрочем, я не могу полностью обрисовать вам характер своей работы до тех пор, пока не получу вашего согласия сотрудничать со мной. Так как же, Борис Андреевич? В такое смутное тяжелое время молодой, здоровый, а главное – честный человек не может оставаться вне борьбы.
– Я думал об этом, – повторил Борис. – Если вы считаете, что надежды найти Варвару больше нет, то я, разумеется, не буду, как вы изволили выразиться, болтаться по Крыму. Я вступлю в Добровольческую армию и буду сражаться с красными, с Махно, с кем придется. Я считаю, что это честнее, чем мучить пленных в контрразведке.
– М-да, во-первых, в той работе, что я хочу вам предложить, вы сможете принести России большую пользу, чем с винтовкой в окопе. Во-вторых, эта работа позволит вам продолжить поиски Варвары Андреевны, руки у вас не будут связаны. А в-третьих, мы покуда отложим этот разговор, вы еще обдумаете мое предложение. Сейчас есть задача более насущная: нам нужно допросить Карновича…
Как бы в ответ на это в кабинет заглянул вестовой:
– Так что, ваше высокоблагородие, разрешите доложить: арестованный на допрос просится!
Горецкий взглянул на часы.
– Вот видите, Борис Андреевич, за разговором-то как время быстро прошло. Без малого два часа Карнович продержался. Однако подождем еще немного для верности, чтобы он окончательно дозрел, а там и допросим.
Борис не сразу увидел Карновича. Штабс-капитан забился в угол камеры, сжался в комок, пытаясь слиться со стеной. Этот рослый, на первый взгляд сильный мужчина за несколько часов будто усох, уменьшился в размерах. Поза его напоминала позу младенца в утробе матери, но в лице не было ничего детского – лицо его стало лицом измученного, изможденного старика. Он смотрел на вошедших одновременно с ужасом и мольбой.
– К-кто такие? – В голосе Карновича прорезались остатки прежней агрессии. – Не сметь ко мне входить! Это моя квартира. Я ее первый занял, идите в другие избы!
– Людвиг Карлович, – Горецкий придал своему голосу мягкую убедительность, – Людвиг Карлович, возьмите себя в руки! Это я, подполковник Горецкий. Мне нужны ваши показания.
– Ва-ваше высокоблагородие, – Карнович подпустил в голос слезу, – на вас… на вас вся надежда… будучи изранен в боях за Отечество… немножко бы хоть кокаину, а? Самую крошечку, иначе смерть моя приходит!