Батумский связной
Шрифт:
Горецкий скривился от омерзения, снял пенсне и жестко произнес:
– Немедленно возьмите себя в руки! Дайте показания о вашем предательстве, о работе на турок, об убийстве английского связного – получите свой кокаин, черт с вами!
Карнович на коленях подполз к Горецкому и, глядя ему в глаза снизу вверх с жалкой собачьей преданностью во взоре, забормотал:
– Все расскажу, все, все! Все, что прикажете… Завербован турецким шпионом Вэнсом в марте месяце…
Горецкий махнул рукой писарю Сидорчуку, тот пристроился на скамье, разложил листы протокола и начал поспешно писать мелким аккуратным
Карнович охотно и будто бы даже с радостью рассказывал о том, как передавал Вэнсу сведения о количестве и оснащенности добровольческих войск, о контактах командования с англичанами и французами. Он подробно описывал свои встречи с Вэнсом и его связным, который несколько раз приезжал к нему вместо Вэнса из Батума под видом турецкого торговца…
Горецкий внимательно слушал его, следил, чтобы писарь записывал слово в слово. Наконец Карнович закончил говорить и обмяк, будто из него вместе со словами вышел весь воздух.
– Все, ваше высокоблагородие… я вам все рассказал… Теперь бы мне кокаинчику, как изволили обещать.
Горецкого передернуло от этой жалкой угодливости, Борис же отстранил его и спросил жестко:
– Как – все? А про убийство Махарадзе – забыл? Рассказывай, сволочь, как связного убивал и куда дел список турецкой агентуры!
Карнович затравленно переводил глаза с Горецкого на Ордынцева и обратно. Жалобным и одновременно истеричным голосом он заскулил:
– Обещали… обещали мне крошечку… Сил нет больше терпеть. Вы этому подлецу, господин подполковник, зря доверяете – он сам наверняка шпион, он и убил связного этого… А я его не убивал, Христом-Богом клянусь…
– Хватит врать-то! – зло крикнул Борис. – Божьим именем прикрываешься, в аду за это гореть будешь!
– В аду? – Карнович истерично расхохотался. – Да что мне ад! Я сейчас в таком аду горю, что перед ним геенна огненная недорого стоит! Адом он меня пугать вздумал! Вот он мой ад – здесь, в этой камере!
Карнович действительно был страшен. Лицо его было невероятно бледно – казалось, так бледно может быть только лицо мертвеца, но никак не живого человека. Жилы на лбу его вздулись, пот катился градом, руки так тряслись, что он не смог бы выпить стакан воды. Глаза казались совершенно черными, так были расширены его зрачки.
– Вы сами, Карнович, – медленно и сурово заговорил Горецкий, – вы сами в день убийства сказали мне о том, что Махарадзе – английский связной, чем и объяснили участие в этом деле контрразведки. Так кто же еще мог его убить?
– Клянусь, ваше высокоблагородие, – еле слышно произнес Карнович бледными до синевы губами, – Вэнс не давал мне знать о приезде связного, я узнал об этом, только когда информация пришла в контрразведку. Если бы Вэнс знал об этом в Батуме, он бы просто не выпустил Махарадзе в Феодосию. Мне следовало обезвредить Махарадзе, но я не успел в ту ночь, меня солдаты сопровождали, Антонов и Федоренко, их спросите, ваше высокоблагородие…
Голос Карновича стал еще тише, его передернуло судорогой, потом он затрясся от крупной тяжелой дрожи. Горецкий поморщился и протянул ему пакетик белого порошка. Карнович схватился за кокаин как утопающий за соломинку. Он торопливо втянул в себя содержание бумажки, просыпал несколько крупинок и ткнулся на пол, чтобы втянуть их носом
Горецкий плюнул от отвращения и вышел из комнаты, жестом позвав за собой Ордынцева и писаря.
– Вы ему верите? – обратился Борис к подполковнику, когда они вернулись в кабинет.
– Несомненно, он работал на турок. Но по всему выходит, что Махарадзе он не убивал.
– Но кому, кроме него, могло понадобиться убийство связного?
– Видите ли, в чем дело, голубчик, – Горецкий раскрыл журнал дежурств, лежавший у него на столе, – пока я сличал почерка офицеров контрразведки с почерком на открытом письме, я, естественно, просмотрел записи их дежурств. И вот – вы сами можете в этом сейчас убедиться. – Аркадий Петрович пододвинул раскрытый журнал к Ордынцеву и показал ему запись. – Штабс-капитан Карнович заступил на дежурство по контрразведке в полдень третьего августа и сдал дежурство ротмистру Енукидзе в полдень же четвертого. То, что он дежурил той ночью, вы и так прекрасно помните – именно он арестовал вас в гостинице. И позвольте вам сообщить, что дежурный офицер никогда не остается один, при нем всегда находятся солдаты караула…
– Значит, все напрасно! – Борис зло откинулся на спинку стула. – Значит, моя поездка в Батум ничего не дала!
– Вы не правы, друг мой, – Горецкий снял пенсне, и лицо его приобрело чеканную твердость, – ваша поездка принесла огромные результаты. В значительной степени благодаря вам сорваны планы турецкой агентуры, и представители Закавказья плывут сейчас на Парижскую мирную конференцию. Я связывался с батумской Британской миссией. Англичане несколько растеряны и не понимают, что, собственно, произошло у них под боком, но я совместил их сообщение с вашим рассказом и теперь достоверно представляю себе всю картину… Кроме того, вам удалось уничтожить одного из опаснейших агентов султана…
– Вэнс… – проговорил Борис и потрогал в кармане шелковый шнурок.
Аркадий Петрович кивнул и продолжил:
– Вряд ли какой-нибудь хорошо подготовленный профессиональный агент мог бы на вашем месте добиться таких значительных результатов. Но наша работа такова, что никакой, самый значительный успех не позволяет успокоиться и почить на лаврах. Мы все еще не знаем, кто убил Махарадзе и куда делся список турецких агентов. Разумеется, я проверю весь вечер третьего августа и всю ночь с третьего на четвертое, чтобы убедиться, не было ли у Карновича возможности совершить убийство. Но я уверен, что не было у него возможности, то есть Карнович не врет.
– Стало быть, он прибыл на «Пестеле»… – задумчиво сказал Борис.
– Было уклончивое сообщение англичан, что якобы прибывает агент, но кто и когда – мы не знали, поэтому и Карнович выследил Махарадзе не сразу.
– Значит, тридцатого июля он сел на «Пестеля» в Батуме, это мы знаем точно, – гнул свое Борис. – Тридцатое была среда, потому что «Пестель» отбывает из Батума регулярно по средам через две недели, расписание его неизменно. И прибывает он в Феодосию…
– Через три дня в субботу, – подхватил Горецкий, – затем отправляется в Ялту, потом в Севастополь, потом сразу же – обратно. То есть в Батум он прибывает обратно через две недели. И потом опять в среду – в Феодосию.