Батумский связной
Шрифт:
Под жидкие аплодисменты Борис ушел не прощаясь, по-английски.
Горецкий ждал его с докладом. Услышав о неудаче, он поморщился и отвернулся.
– Возможно, это не тот салон, – пробормотал Борис, – зря я в парикмахерской торчал. Но в пользу того, что это именно тот салон, говорит то, что третьего августа тоже был четверг, стало быть, салон имел место. Завтра с утра иду к баронессе с визитом, авось не прогонит.
– Посчитает наглецом, да такому красавцу все простит! – вздохнул Аркадий Петрович. – Поздно уже, давайте ложиться, голубчик.
Глава одиннадцатая
На
– К госпоже баронессе, – улыбнулся Борис как можно обаятельнее.
– Госпожа утром не принимают, – буркнула горничная и попыталась закрыть дверь.
– А ты, милая, доложи, – настойчиво попросил Борис, и тут же перед горничной появилась денежная купюра с изображением Царь-колокола.
Горничная поджала губы и перевела глаза с купюры на Бориса. Взгляд его был ласков, но настойчив. Горничная облизнула губы, и купюра исчезла у нее в кулаке.
– Иди, милая, иди, – Борис слегка подтолкнул ее в спину, – замолви там за меня словечко.
Горничная удалилась, впустив Бориса и заперев за ним дверь изнутри. Вернулась она быстро.
– Барыня просили обождать, – коротко сказала она.
Борис понял, что госпожа баронесса до его прихода находилась в постели. И тем не менее она согласилась его принять. Что это может означать? Баронесса явно испытывает к нему интерес, только вот какого рода?
– Не беспокойся, милая, – обратился Борис к горничной, – не обращай на меня внимания, занимайся своим делом, у тебя, я вижу, работы много.
В том зале, где вчера был салон, стулья и диваны отодвинули от стен, и горничная вытирала пыль.
– Еще бы не много работы, – ворчала она себе под нос, – когда здесь убирать, да еще наверху у баронессы квартира.
– А где же лакей вчерашний? – удивился Борис. – И вроде бы швейцара я в дверях еще видел…
– Вот еще забота была – лакеев да швейцаров кормить задаром! – фыркнула горничная. – Да их только раз в неделю нанимают, по четвергам, когда салон. Один у дверей стоит, другой – шампанским гостей обносит, а убирать – мне.
– Откуда же таких молодцов берут? – со скучающим любопытством спросил Борис, в то время как в голове его вертелась определенная мысль.
– Из «Тавриды» берут, из «Крымского приюта» берут, – охотно перечисляла горничная, радуясь передышке в работе, – из «Савоя»-то к нам не больно идут, гордые очень. Да и то сказать, там гостиница приличная, и лакеи высоко себя ставят.
– А из гостиницы «Париж» что же не берут? – рискнул спросить Борис.
– Брали раньше оттуда Порфишку Просвирина, – неохотно заговорила горничная, – да только пропал он куда-то в последнее время. А как там хозяин-то утопился, то и вовсе в гостинице дела плохо пошли. Постояльцы все разбежались, гнусное, говорят, место… А что это вы, барин, все спрашиваете и спрашиваете. – В голосе горничной появились подозрительные нотки, и снова она уставилась на Бориса
– А ты сходи, спроси, долго еще ждать-то? – перевел Борис разговор на другое и снова протянул горничной купюру, но помельче.
Пока та ходила наверх, Борис лихорадочно размышлял. Стало быть, нанимали на вечер лакея Просвирина из гостиницы «Париж». И очень может быть, что именно тогда, третьего числа, Просвирин тут служил. Он, Борис, помнит, что вечером не было его в гостинице, немногочисленных постояльцев принимал сам хозяин и вещи даже наверх сам относил. А появился Просвирин значительно позже, когда уже Борис с Георгием Махарадзе играли в карты. Принес лакей вино, а потом Борис увидел его, только когда пришел Карнович с солдатами. Лакей вызвал солдат, якобы его насторожил шум в номере Бориса. Но Борис точно помнит, что играли они с Махарадзе внизу, в холле, в номер свой он никого не приглашал.
Из всего этого можно сделать предположение, что салон этот – то самое место, где был Махарадзе вечером накануне своей смерти. Что-то ему тут дали или сказали, из-за чего потом его в гостинице «Париж» убили… Доказательств у Бориса пока нет, но настораживают совпадения – тут Просвирин, там Просвирин… Эх, Горецкий дал маху, не допросил как следует Просвирина в свое время, а теперь ищи-свищи его…
– Наверх пожалуйте, – прервал размышления Бориса нелюбезный голос горничной.
Баронесса приняла его в утреннем простом платье, но волосы ее были тщательно уложены и лицо припудрено. Борис приложился к ручке, думая, как бы начать разговор половчее, потому что, откровенно говоря, дела у него к баронессе не было никакого. Однако она не казалась удивленной его приходом и сама завязала пустой разговор о вчерашнем салоне, о городе, о море, близость которого делает жизнь в городе совершенно особенной, и так далее. Ее фиалковые глаза подернулись томной поволокой, она забыла или сделала вид, что забыла отнять у Бориса свою руку, так что ему ничего не оставалось, как почтительно запечатлеть на ней еще один поцелуй…
«Однако, – думал Борис, сохраняя на лице глуповато-восторженное выражение, – похоже, что она просто положила на меня глаз. Это, конечно, не противно, ибо дама она интересная, но в данный момент не входит в мои планы. Мне бы выйти на Вольского поскорее, если, конечно, он связан именно с этим салоном…»
– Куда же вы вчера так стремительно исчезли? – вполголоса проговорила баронесса. – Для близких друзей у меня всегда найдется чашечка кофе после того, как уходят обычные гости.
Борис шумно вздохнул. Пора было переходить к решительным действиям, иначе она примет его за окончательного идиота. Пришел к женщине, находится с ней наедине в интимной обстановке и мнется, как семнадцатилетний гимназист на первом свидании.
– Как у вас жарко? – Действительно, у него выступила на лбу испарина.
– Да, для начала сентября нынче в Крыму ужасная жара, – согласилась баронесса.
– Софи! – воскликнул он, проникновенно глядя в фиалковые глаза.
– Расскажите мне про Петербург, вы ведь приехали из Петербурга?
Что-то насторожило его в ее словах, вернее, в тоне, которым она их произнесла.
– В Петербурге сейчас уже осень, – медленно произнес он, отпустив ее руку.
– А в Константинополе еще жарче, чем здесь…