Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли
Шрифт:
Между тем приближенные Кюлькана заинтересовались интимной частью тела мертвой Евпраксии. Даже при беглом осмотре было видно, что лоно прекрасной покойницы послужило для утоления чьей-то похоти.
Хан Кюлькан велел позвать Тулусун-хатун и ее служанок, чтобы и они осмотрели тело прекрасной гречанки. Женщины без колебаний заявили о том же: кто-то надругался над мертвой Евпраксией.
«Возможно, насильников было несколько», – высказала предположение Тулусун-хатун.
Хан Кюлькан был в сильнейшем озлоблении. Он не ожидал столь подлого поступка со стороны Урянх-Кадана. Ему было ясно,
– Тело Евпраксии лучше не показывать Бату-хану, – молвили Кюлькану некоторые из его приближенных. – Нужно сделать так, чтобы это тело исчезло без следа. Лучше испытать гнев Бату-хана за невыполнение его приказа, чем подвергнуться его каре за кощунство над прахом столь желанной ему Евпраксии.
Однако хан Кюлькан решил все же доставить тело Евпраксии в ставку Батыя.
– Забудьте о том, что мы открывали ящик, – сказал он своим приближенным. – Пусть Бату-хан увидит то, что должен увидеть. Ящик привезли ко мне нукеры Урянх-Кадана. Я-то смогу доказать свою невиновность в этом кощунственном деле, а вот как поведет себя Урянх-Кадан, когда Бату-хан привлечет его к ответу, мне будет любопытно посмотреть.
Впрочем, Кюлькану не пришлось отправлять ящик с замороженным телом Евпраксии в ставку Бату-хана, поскольку джихангир сам прибыл к осажденному Перевитску со своими отборными тургаудами и туменом хана Бури.
Осмотрев безжизненное тело прекрасной гречанки со следами насильственного надругательства, Бату-хан приказал шаману Судую – ни много ни мало – оживить мертвую Евпраксию.
– Твой отец был великим шаманом, Судуй, – сказал Батый в присутствии своих советников. – Я хоть и был тогда совсем маленьким ребенком, но отлично помню, как он оживил умершую от болезни любимую жену моего дяди Толуя. Чары твоего отца, Судуй, были очень сильны, ведь он напрямую общался с добрыми и злыми богами. Я уверен, Судуй, ты постиг все тайные премудрости своего отца и тебе по силам оживить княгиню Евпраксию, благо на ее теле нет ран и разрезов. Что скажешь, Судуй?
Шаман долго молчал, о чем-то задумавшись и потирая темными кривыми пальцами свои впалые щеки.
Наконец он промолвил, взглянув на Батыя из-под густых седых бровей:
– Осмелюсь тебе напомнить, повелитель, что ожившая супруга хана Толуя прожила всего полмесяца. Все это время она не могла говорить, не отзывалась на собственное имя и вообще не узнавала никого из родственников. Ожившая ханша была похожа на безумную, ее ни на минуту нельзя было оставить одну. Если мне удастся вырвать Евпраксию из лап смерти, то она, скорее всего, будет точно в таком же невменяемом состоянии.
– Колдуй получше, старик, – сказал на это Батый. – Я хочу, чтобы ожившая Евпраксия указала на тех, кто надругался над ее безжизненным телом. Даже если Евпраксия оживет всего на день или два, этого будет вполне достаточно. Главное, чтобы она была в здравом уме
– Я постараюсь не разочаровать тебя, повелитель, – произнес шаман, прижав ладонь к груди. – Для успешного камлания и общения с духами смерти мне нужно изготовить новые священные дудки из берцовых костей высокой рыжеволосой девушки не старше восемнадцати лет. Мои старые дудки уже почти утратили магическую силу, с их помощью даже воробья не оживить.
– Судуй, можешь выбрать любую невольницу в становищах хана Бури и Кюлькана, – промолвил Батый. – Если тебе нужно что-то еще, говори. Я выполню любую твою просьбу.
Шаман попросил Батыя, чтобы его юрту поставили в отдалении от военного стана татар, в пустынном месте, окруженном лесом.
Поиск нужной ему девушки не занял у Судуя много времени. Он облюбовал двух юных невольниц, подаренных Кюлькану Батыем вместе с Саломеей. Это были Пребрана и рыжеволосая Людмила, дочь боярина Любомира Захарича.
После пиршества, во время которого была зверски убита ханом Берке княгиня Евлампия и безжалостно изнасилована захмелевшими ханами княгиня Зиновия, Пребрана находилась в таком душевном потрясении, что совершенно не придавала значения всему происходящему с нею после этого ужасного застолья. Пребрану ощупывали и разглядывали какие-то знатные монголы в забрызганных кровью панцирях и сапогах, которые шли один за другим в княжеский терем, чтобы отдохнуть после всех жестокостей, совершенных ими на улицах захваченной Рязани.
Какой-то татарский военачальник, молодой и статный, с сабельным шрамом на лбу, с черными блестящими волосами, заплетенными в две косички, свисающие у него с висков, пожелал совокупиться с Пребраной. Татарские слуги привели Пребрану в небольшую светлицу и уложили ее на постель. Пришедший туда же молодой военачальник со шрамом сначала довольно долго смывал с себя пот и кровь, раздевшись донага. Потом он жадно ел какие-то кушанья, которые подносил ему на подносе желтолицый узкоглазый толстяк, беспрестанно кланяясь и угодливо улыбаясь.
Насытившись, военачальник возлег на ложе рядом с Пребраной. От него исходил довольно сильный запах полыни и пропитанных потом кожаных доспехов, его смуглое мускулистое тело было покрыто множеством шрамов, эти розовые и белые зажившие рубцы, большие и маленькие, виднелись у военачальника на груди, на руках и ногах, имелся рубец даже в паху. Этому молодому воину на вид было не более двадцати пяти лет, и, судя по обилию шрамов на его теле, становилось понятным, что он с самой ранней юности только и делал, что воевал.
Пребрана пребывала как в полусне, с безвольным безразличием позволяя узкоглазому скуластому крепышу ласкать и целовать себя. Она без стона приняла в себя детородный жезл монгола, лишивший ее девственности и причинивший ей боль. Этот навалившийся на нее сверху степняк со свисающими ей на лицо черными косами не вызывал у Пребраны ничего, кроме отвращения. Она закрыла очи, чтобы не видеть этих раскосых пронзительных глаз, зловещая чернота которых была сродни той темной безжалостной массе кочевников, заполонивших поверженную Рязань.