Баязет
Шрифт:
– Пожуй, – сказал дружелюбно. – Что ни говори, а все же пшеничная. Да и свечечки иной раз затеплишь. Может, с огоньком-то и не так скучно будет…
– Спасибо тебе, батюшка, – ответила женщина.
Отец Герасим поманил ее пальцем.
– Слышь-ка, – сказал он доверительно. – Казаки-то сейчас бахвалятся, будто Ватнин посулил им свою дщерицу со всем ейным барахлишком за того молодца выдать, который воду в крепость откроет! Корявый или кривой – все едино, только, мол, дай воды гарнизону напиться!
– Как это? – удивилась Аглая.
– А вот так… Кто сумеет
– Просто бредят, – устало отозвалась женщина, едва улыбнувшись. – А впрочем, кто их разберет, этих казаков… Ведь клялся же граф Платов, что отдаст свою дочь за любого казака, который ему Наполеона живьем приведет на аркане!
Аглая повязала на голову белую косынку, затянула на поясе гуттаперчевый фартук, собираясь идти в госпиталь. У порога ее сильно качнуло от слабости, и отец Герасим придержал ее за локоток.
– А ты не падай, – внушительно заметил он ей. – На тебя-то сейчас глядючи, и весь гарнизон – во как! – зубы стиснул. Ты держись, дочка. Бог не выдаст – свинья не съест!..
В госпитале пахло чем-то кислым, тлетворным. Несколько застрельщиков, невзирая на стоны раненых, тут же примостились возле окон. Стрельба не мешала, как видно, Сивицкому, и он заканчивал очередную операцию.
– Лежи, хвороба! – кричал капитан на ерзающего под ножом солдата. – Лежи, а то зарежу к чертовой матери… Это очень хорошо, что вы пришли, – бросил он в сторону Аглаи и тут же приказал ей: – Tupfen! Aber zum Tupfen!..
Оперируемый жалобно скулит, глядя на женщину умоляющими глазами. Когда его снимают со стола, Сивицкий говорит:
– Сегодня пришли четыре молодчика с многоглавым вередом. Это и понятно: кругом грязь. И, кажется, некоторые из героев уже обзавелись блондинками, а вши в таких условиях грозят быть не совсем-то приятными сожительницами.
– Умерших сегодня много? – спросила женщина.
– Не в них дело, – сердито ответил капитан. – Я скажу вам так, любезная: если смотреть на нашу работу без хвастовства и бабьего умиления, то мы, поверьте, лечим не так уж и плохо. Однако взгляните, как виснут над лагерем смрадные испарения!..
Пацевич попросил женщину подойти к нему. Полковник лежал в отгороженном от солдат простынями закуте, резиновый надувной матрац под его грузным телом тихонько посвистывал, выпуская воздух.
– Господи, – сказал Адам Платонович, – мне, старику, не вынести этого… Вы посмотрите на мух – какие они счастливые, что могут улететь из этого ада!
Лицо полковника сжалось в серых морщинах, и мутные старческие слезы брызнули из глаз, стекая по вискам.
– Чем же я могу помочь вам? – сказала она.
– Да ведь был же я… был! – вдруг выхрипел полковник. – Был ведь я, помню, молодым и здоровым… Не случись в судьбе моей этого проклятого Баязета, я сейчас уже получил бы губернаторство в Оренбурге! Я понимаю – уже не спастись, все кончено… Мне осталось одно – завидовать каждой поганой мухе, любой мокрице, что ползает в солдатском нужнике. Ведь я-то умру, а она будет жить. И я завидую даже мокрице, потому
Женщина внутренне как-то содрогнулась от этих страшных, почти нечеловеческих признаний.
– Как вы можете так говорить? – сказала она с упреком.
– Я сейчас могу все говорить. И все могу требовать… Потому что я – умираю, и вы не смеете мне отказать… Пусть меня презирают, но я хочу… пить!
– Хорошо, – согласилась Аглая, – я передам…
Сивицкий уже помогал втаскивать на стол очередного тяжелораненого.
– Я не водокачка, – грубо ответил он на просьбу Пацевича. – И если бы у меня и была вода, то я нашел бы ей применение лучшее, нежели влить ее в утробу полковника. Можете так и передать ему… Давайте праватц! – скомандовал он Ненюкову, и в руке его блеснула длинная игла.
………………………………………………………………………………………
Ночью, как всегда, охотники ушли за водой. Вернулись они на этот раз довольные, неся большую добычу. Карабанову тут же, в потемках галереи, кто-то щедро налил из кувшина полную чепурку прохладной воды.
– Пейте, – сказал охотник, – мы сегодня щедрые.
Андрей жадно выцедил воду сквозь стиснутые зубы и вдруг отплюнулся.
– Ты что мне дал? – спросил он. – Несет чем-то… гадостью какой-то. Кувшин у тебя, братец, грязный!..
Так на гарнизон осажденной цитадели надвинулось еще одно страшное бедствие: Фаик-паша велел забросать реку трупами людей и лошадей, и вода уже начала разить тем убийственным трупным запахом, которым был отравлен воздух. Зараженную воду, конечно, пили – это ведь все-таки была вода, и Сивицкий в этом случае не мог ничего поделать.
– Начнется мор, – доложил он Штоквицу. – Но запретить людям пить совсем – это ведь невозможно. И никакие квасцы и никакая кислота здесь уже не помогут. Турки, видите, господин комендант, сегодня даже не обстреливали охотников! Они рассчитали правильно…
– Ладно, – хмуро отозвался Штоквиц, – пусть пьют. Кто-нибудь из нас да выживет – не все же подохнем! А крепость стоит сейчас нерушимо, как никогда!..
Среди ночи, когда усталость свалила людей в тяжком сне, юнкер Евдокимов поднял цитадель истошным криком.
– Ура! – кричал он, бегая по казематам и тормоша спящих офицеров. – Ура… мы спасены! Вставайте, товарищи мои, мы спасены!..
– Зовите Сивицкого, – приказал Штоквиц. – Пусть он заберет его к себе. Один уже свихнулся…
– Да нет же! Вы только послушайте меня… Мы – спасены!
– Разве подходит Тер-Гукасов? – спросил Клюгенау.
– Нет, – воскликнул юноша. – Персы…
В глубине двора действительно стояли три перса, только что поднятые на фас крепости канонирами Потресова. Один из них был глубокий старик в чалме суннита, другие два помоложе. Поклонившись офицерам, персы объяснили, что макинский шах, помня о славе русской, прислал их сюда, – шаху известно о многодневной жажде, которой страдают русские барсы. Они опытные устроители колодцев и, не тратя времени, сегодня же начнут добывать воду.