Байки кремлевского диггера
Шрифт:
Но в мирном феврале 1998-го суеверный итальянец еще долго, разнося десерт, исподтишка пытался заглянуть, не прячет ли Венедиктов, часом, под бородой еще и клыки Зато вице-премьер Немцов в тот вампирский вечер в Риме, наоборот, быстро доказал нам, что если он и вурдалак, то какой-то неправильный. Бракованный экземпляр. Например, к моему любимому Риму он сразу применил весьма точный, но не вполне типичный для кремлевской дипломатии эпитет:
– Это – самый разъе…ский город из всех, которые я знаю!
Я не преминула тут же сообщить
– Знаете что, Лена! – слегка обиженно заявил мне на это вице-премьер, мой будущий друг, с которым мы в тот момент обращались друг к другу еще на вы. – А вы вообще все ваши статьи о Кремле пишете по принципу: Мимо тещиного дома я без шутки не хожу! Кто не знает продолжения этого хулиганского стишка – спросите у Немцова. Я вам пересказывать отказываюсь.
Очень скоро я вообще уже запуталась, кто же из нас на кого больше влияет в этих опасных связях: журналисты – на ньюсмейкеров или, наоборот, они – на нас.
Кстати, возвращаясь к стилистическим проблемам: часто случалось даже, что кремлевские чиновники заражали журналистов с ослабленным иммунитетом лингвистическими паразитами. Например, среди моих коллег можно без труда опознать исторический пласт журналистов, которые работали в кремлевском пуле еще во времена администраторства Чубайса. Индикатор был очень простой: все они, как и Чубайс, ошибочно употребляли слово накоротке не в классическом, крыловском значении интимно, дружески, а в вульгарном смысле недолго. И еще, так же, как и он, по поводу и без повода прибавляли ко всякой фразе бессмысленное, но экспрессивное выражение на секундочку: А кто, на секундочку, страну спасать будет?!
Вскоре я даже научилась с большей или меньшей статистической погрешностью определять, кто из кремлевских чиновников с каким журналистом или журналисткой накоротке. Сделать это было необычайно просто: у таких парочек всегда был идентичный запас анекдотов и идентичная манера их пересказывать.
В силу крайней узости политической тусовки можно было даже самой запустить в нее какой-нибудь свежий анекдот и подождать, с какой стороны и в каком виде он к тебе вернется – проследив, таким образом, цепочку связей. Как мне впоследствии рассказывали, тот же прием (прозванный в кремлевском просторечии эхолотом) обильно использовал и Валя Юмашев, запуская ложные слухи и отслеживая потом цепочку их передвижения.
Хорошая квартира
К счастью, даже в момент моего глубокого погружения во власть, совсем неподалеку от Кремля для меня всегда оставался магнит попритягательнее. На Тверской, 4, в квартире моей ближайшей подруги Марии Слоним, собиралась Московская хартия журналистов. В советское время Маше, внучке первого сталинского наркома иностранных дел Литвинова, а по совместительству – злостной диссидентке, пришлось эмигрировать в Англию, где она стала самым знаменитым голосом русской службы Би-Би-Си. А сразу же после перестройки, как только стало возможным получить въездную визу в Россию, англичанка Слоним, ставшая к тому моменту уже леди Филлимор, моментально собрала вокруг себя в съемной московской квартире всех самых ярких молодых российских журналистов. Получить приглашение в эту нашу журналистскую масонскую ложу считали для себя престижным все ведущие российские политики.
Пожалуй, только Черномырдин во время своего премьерства к нам прийти отказался: охрана объяснила, что премьеру, по нормам безопасности, нужны два лифта в подъезде – а у нас там был только один.
Хартия родилась из легендарного Клуба любителей съезда, существовавшего еще в кулуарах Верховного Совета. Несмотря на провокативное название, съезд в этом Клубе не любил никто. Точнее было бы назвать его Клуб любителей выпить. Причем – именно в кулуарах съезда.
Я, еще будучи салагой лет девятнадцати от роду, не способной взять в рот ни грамма алкоголя (как, впрочем, увы, и сейчас), с благоговением наблюдала в буфете Большого Кремлевского дворца, как мои старшие товарищи – Володя Корсунский с Немецкой волны, Алик Бачан с Голоса Америки, Лева Бруни с Радио Франс и примкнувшая к ним фракция газеты Сегодня – с особым цинизмом, прямо под звуки трансляции из зала заседаний, принимали поправки. Сначала принималось по рюмке за основу, через пару минут – уже в первом чтении. А когда все поправки были уже единогласно приняты, им приходилось удаляться домой к Слоним – на парламентские чтения.
Никогда не забуду, как я в первый раз попросилась к Маше на выездное заседание съезда. Мне-то ведь в тот момент казалось, что взрослые, крутые политические журналисты там, у нее дома, только и делают, что дискутируют о ситуации в стране.
Слоним быстро развеяла мои юношеские иллюзии.
– А-а! Да ты еще и не пьешь ничего?! Прекрасно! Приходи! Будет кому потом блевоту за пьяными убирать, – цинично проверила она меня на прочность.
– Ничего-о-о! Будет молодежной фракцией! Комсомол! – подбодрил меня Алексей Венедиктов, который, как настоящий педагог, во время съездов то и дело подходил и, будто своей ученице, ласково вздергивал пальцем нос – для поддержания боевого духа.
Блевоты у Слоним дома по счастливой случайности не оказалось. Зато в изобилии были разбросаны экскременты.
– Мария Ильинична, там у вас в комнате на полу кто-то накакал, – уважительным тактичным шепотом сообщала я Маше на ухо.
– Остается надеяться, что не гости, – хладнокровно комментировала Слоним.
Кроме гостей, нагадить на пол, конечно же, было много кому: в доме у Слоним всегда находились штуки две-три приблудных собаки (сейчас, с переездом Маши за город, амплитуда колебания собачьего поголовья возросла до пяти-семи штук и оказалась щедро разбавлена конем Пушкиным, павлином Кузей и его полигамной многодетной семьей, а также безвестными, но красивыми крылатыми и водоплавающими гадами, породу которых я назвать затрудняюсь).
Среди обитателей же первого, московского Машкиного ковчега был и легендарный Палыч – дворовый пес, названный так в честь Антона Палыча Чехова – потому что его, умирающего от чумки, провез контрабандой в поезде с гастролей из Ялты и вылечил Машин муж, актер МХАТа Сергей Шкаликов, Шкала.
Но на Палыча в тот раз грешили зря. Потому что когда я полезла в морозильник, чтобы достать лед, то обнаружила там, внутри, подо льдом, все ту же самую замороженную какашку, что раньше валялась на полу. Оказалось, что это все Шкала. Нет, Серега не накакал, конечно, – но зато купил искусственные экскременты и подсовывал их нам везде… Зато как Шкала переводил нас через Майдан на своей гитаре!