Баймер

Никитин Юрий Александрович

С обеда прошел слух, что вернулся Конон. Мне было о чем доложить, потащился наверх по анрыловским ступенькам, что вообще-то и резидентэвильи, на ходу формулировал мысли, чесался, а когда открыл дверь в приемную, все еще не то поправлял отвисающий из-за мобильника пояс, не то проверял, застегнута ли ширинка. Прошел до половины по направлению к двери кабинета Конона, прежде чем сообразил, что за столом, который я привык воспринимать пустым вечно, изначально… кто-то сидит.

Солнце подсвечивает пышные волосы со спины, лицо в тени, как у падшего ангела. В глаза

бросился только сверкающий нимб вокруг ее головы. Волосы пепельные, но в лучах солнца сверкают, как будто из золотых нитей.

Женщина смотрела в упор. Холодно блеснуло чем-то неживым. Я увидел красные искры, затем багровые дуги на месте глаз, похожие на раскаленную докрасна толстую проволоку.

– Вы к кому? – прозвучал голос.

Он показался мне настолько холодным, правильным и безукоризненно чистым, что меня с головы до ног обдало Aqua fresh, брызги повисли на ресницах. Сквозь них, как в увеличительные стекла, я увидел киборга или существо с Плутона, где среднемесячная температура июля равняется минус двумстам семидесяти.

– Я… – пролепетал я, – я к Конону…

– Кто? Зачем?

Я, как дебил с замедлением всех функций, подошел уже к самому кабинету, наконец обалдело остановился, там угол другой, оттуда рассмотрел за столом молодую женщину. Она смотрела на меня в упор. Не холодно, а равнодушно-вопросительно. Холодом веяло не только от безукоризненно правильного голоса, но и от кожи, от всех ее деталей, от строгой одежды, что, возможно, одно целое с кожей.

С безупречно правильного чистого лица на меня смотрели крупные очки с розовыми стеклами. Глаз почти не видно, по стеклам пляшут солнечные молнии.

Она тоже, наверное, смотрела на меня, но я все еще не видел ее глаз, а только огромные стекла. Я сам ненавижу зеркалки, что прячут взгляд, но здесь не зеркальные стекла, это я сам встал неудачно, вижу только правильное лицо, правильный подбородок, правильные губы, правильный нос, чистую кожу без единой морщинки…

– Я программист, – ответил я, почему-то запинаясь. – А вы… секретарша… что была в отпуске?

– Правильно, – согласилась она милостиво, словно школьная учительница. – Я была в отпуске, из-за чего Илья Юрьевич подзапустил свои дела… очень здорово. Но сейчас ему придется наверстывать, потому… прошу не беспокоить его недостаточно важными вопросами.

По ее тону было ясно, что я не только недостаточный вопрос, но вообще не вопрос, а простой баг, вроде лишнего пробела в проге.

Я не баг, подумал я, защищаясь, а фича. Сказал:

– Но… как мне увидеть его?

– Зачем?

Я замялся, начал разводить руками, у меня всегда это хорошо получается, рукоразводительство и плечепожимательство, а она объяснила все так же холодновато:

– В обязанности секретарши… как вы определили мою профессию, входит сортировка поступающих дел и писем на важные, неважные и те, которые я вправе решить сама или выбросить в мусорную корзину. Вы свое дело считаете важным? Изложите.

Я, все еще разводя руками и испожимавшись плечами, попятился.

– Да нет… понимаю, дела есть дела… Я сам не считаю свое дело… или свою работу важными… как и себя, собственно…

И только уже на лестнице подумал, что надо было сказать, что свою работу здесь не считаю важной, сделав ударение на «здесь», и что себя важным не считаю именно здесь, а так вообще… да что она понимает, секретутка!

На внутреннем дисплее мелькнул скриншот, как я вхожу в приемную, в полной уверенности, что там пусто. Не то чешусь, перекосив рожу, не то дергаю «молнию» на ширинке, словно только что вышел из туалета… или зашел… Уши опалило стыдом. И как ее с ходу этой секретаршей… Слово не воробей: вылетит – убей. Но не сумел… Мои мысли – мои скакуны, а пристрелить, бля, не поднялась рука!

С вконец испорченным настроением спустился в режиме slowly в холл, а там ткнул в pause и застыл в растерянности. Похоже, к одной неприятности, что воплотилась в темной фигуре Козаровского, добавилась еще одна.

Черт, весь день наперекосяк: умудрился забыть, что в режиме мультиплеера pause срабатывает только для тебя одного. Я услышал шум, топот множества ног, дверь распахнулась, ввалился Сергей, это он топает множеством ног, как стреляющая с четырех рук собака из MDK, хотя их у него всего две.

Я вздрогнул, вроде бы теперь все застегнуто, хотя теперь как раз неважно. Сергей провозгласил с порога:

– Илья Юрьевич объявляет вечером небольшой сабантуйчик! Всем быть начеку, но не грубить, никого не насиловать, стрельбы не устраивать, женщин из числа гостей за сарай не таскать, даже если будут настаивать…

Я удивился.

– Это все мне?

– Тебе-тебе, – сказал Сергей.

– Я в чем-то замечен?

– Как раз нет. Но это и подозрительно!

– Да, конечно, – пробормотал я. – Что б мне такое сотворить, чтобы вжиться?..

– Козаровскому дать в морду, – предложил Сергей, не задумываясь. – Все сразу тебя зауважают. Правда, Козаровский со свету сживет… но это пустяки. Зато общество получит удовольствие выше крыши. Ты как насчет общества, уважаешь его права?

– Да, но… не до такой степени. Я уже оюсовел, своя шкура дороже Родины.

Гости начали съезжаться чуть ли не с полудня, но Конон вышел на люди ближе к вечеру. Был он бодр, хотя самую малость осунулся, но зато добавилось солнечного загара. Явно решали нефтяные дела не на лесной охоте, а на степной. Мне кивнул, спросил благожелательно, как дела, но ответа даже не слушал, взял двух гостей и увел в кабинет.

В главном холле особняка готовили стол, но основное священнодействие совершалось все там же под сенью дуба, свежий воздух, шашлыки, воссоединение с природой, мухи, муравьи, надоедливые осы, но, к счастью, воздух тих, ветра нет, в глаза не метет мусором.

Я участвовал наравне с Сергеем и другими ботами. Я не гость, а все же обслуживающий персонал широкого профиля. Мол, если не занят непонятным программированием, то возьми веник, подмети, вымой посуду, а потом возьми лопату и копай отсюда и до ужина… Ибо неработающий человек своим неработанием и других вгоняет в неработу. Это у муравьев всякий неработающий при виде работающего тут же вскакивает и начинает что-то таскать, а у нас, гомо, стоит одному бросить работу и закурить, как остальные девяносто девять восклицают в справедливом социалистическом негодовании: а что, мне больше других надо?