Байрон

Виноградов Анатолий Корнелиевич

Кто ныне призван в судьи дел чужих? Святой Союз, замкнувший все — в троих! Но этой тройке нужд небесный лик, Так гений с обезьяной не двойник. Святой Союз, в котором здесь сложен Из трех ослов один Наполеон. В Египте боги лучше! Там быки, Там псы и смирны и кротки, На псарнях, в стойлах знают угол свой, Там ждет их пойло или корм дневной. Скотам в коронах мало корм жевать, Они хотят кусаться и бодать.

Политическая сатира Байрона бьет по всем главным участникам веронской дипломатической буффонады. Надо обладать высшей степенью интеллектуального развития, чтобы так тонко и умно

понимать смысл каждого мелкого явления и превратить публицистическое содержание памфлета в гениальное поэтическое произведение. Но дело здесь, конечно, не только в силе байроновского интеллекта, а в горячей страстности его темперамента, в эмоциональном могуществе борца, умеющего до конца любить и ненави деть.

Английский парламент 1823 года состоял главным образом из аграриев. Крупнейшие земельные собственники Англии считали себя опорой государства, а хлебные пошлины — единственным средством поддержать эту опору. Строки, посвященные в «Бронзовом веке» Англии, распевались на тысячу ладов на родине Байрона.

Родимый край! Оплачет ли мой стих Твоих лэндлордов, пасынков твоих, Благословлявших грозный гул войны, Клянущих бремя мирной тишины? Зачем они рождаются на свет? Чтоб выбирать в палату иль совет? Охотиться? Иль ждать под'ема цен На хлеб?.. Но хлеб, как все, что — прах и тлен, Цари, вожди, иная ль мощь и власть, В своей цене не может не упасть. … Где прежний труд, посев из года в год? Десятки миль возделанных болот? Где спрос на землю? Прежний дружный пир? Доход сугубый? Что за чортов мир! Теперь бесцельно премии сулить; Бесцельно билль в палате проводить К народной пользе— (лучше, мнится мне Народсовсем оставить в стороне) — Она не там, где слышен скорбный крик. Как бы достаток к бедным не проник. Повысьте курс! Утройте же доход! Иль министерство тотчас же падет, — Патриотизм, столь чутко-подвижной. Сейчас убавит в весе хлебец свой!

Заканчивая свое обращение к лордам, Байрон пишет:

Их счастье, свет, их вера, цель забот, Их жизнь и смерть — доход, доход, доход!

Понимание отрицательных сторон политической действительности не делало, однако, Байрона определенным сторонником какой-либо политической программы. Скорее мы можем наблюдать на общем скептическом фоне его отношения к политике первой четверти XIX века смешанные стремления протеста, причем его протест против жесткого поступательного движения капиталистического века зачастую принимает у Байрона бессознательную реакционную, форму, когда он выражает сожаление о ликвидации прежних мнимо благополучных общественных форм. Байрона интересовало проявление крупного характера в человеке в процессе борьбы больше, чем конечная цель революционно-политического движения. Но эти недочеты нисколько не умаляют степени политического развития Байрона. В иные моменты он прекрасно ' разбирался в явлениях общественной жизни, и если он не мог предугадать огромного значения машины, раскрепощающей человеческий труд в бесклассовом коммунистическом обществе, то зато он один из первых сурово осудил карбонарское движение за отсутствие живой и органической связи с интересами всей трудящейся Италии. 24 января 1821 года Байрон пишет в своем дневнике: «Недостаточно заинтересована народная масса, а только высший и средний класс. А я хотел бы вовлечь в движение крестьянство— эту чудесную первобытную силу двуногих леопардов. Но велики противоречия. В то время как жители Романьи не мыслят восстания без крестьян, болонцы не хотят иметь с ними дела».

Образцом политической чуткости кажутся нам те строфы Байрона, которые касаются положения дел в Греции. Постепенное падение политического значения Оттоманской империи (Турции) поставило непосредственно после Венского конгресса перед глазами европейских монархов заманчивую перспективу добить Турцию и переделить Балканы. Эта хищническая дипломатия, главным образом, была дипломатией царизма. Александр I изыскивал способ, каким можно было бы добыть новые барыши для дворянской и купеческой торговли хлебом. Пожива на берегах Черного моря, свободное пользование проливами для

русских судов без конкуренции европейских предпринимателей — все это было настолько заманчиво для Александра I, что он не боялся циничного противоречия своей политики, когда, с одной стороны, высказывался за подавление национального движения итальянцев против Австрии, с другой, — склонен был использовать и провокационно подогреть слабое греческое национальное движение против турецкого владычества. Французское правительство рассматривало греческое движение как бунт против законного государя. Но как бы то ни было, в тот момент, когда европейским правительствам почудился запах мертвечины на Балканах, они облекли дипломатическую кон'юнктуру своих кабинетов наименованием «восточный вопрос».

И вот Байрон посвящает Александру I замечательные строки:

Царь Александр! вот щеголь, властелин, Войны и вальсов верный Паладин. Его влекут толпы подкупной крик, Военный кивер и любовниц лик. Умом казак, с калмыцкой красотой, Великодушный, только не зимой, — В тепле он мягок — полу либерал. Он жесток, если в зимний вихрь попал! Да, он не прочь свободу уважать Там, где нужно мир освобождать. Как он красно о мире говорит, Как он «по царски» Греции сулит Свободу, если греческий народ Готов принять его державный гнет. И Греция в свой трудный час поймет, Что лучше враг, чем друг, который лжет. Пусть так: лишь греки — Греции своей Должны вернуть свободу прежних дней, Но варвар в маске мира — царь рабов — Не может снять с народов гнет оков!

«Дон Жуан»

Сам Байрон не знал, во что может вылиться поэма, начатая им в Венеции в 1818 году. Он то называет свое произведение «бессвязными стихами импровизатора», то «эпической сатирой». Гете считал «Дон Жуана» Байрона величайшим произведением века. Прерываемая другими темами, останавливаемая зачастую житейскими вторжениями, недописанная поэма имеет по существу все признаки внутренне законченного произведения. Октавы семнадцатой песни не входили в первоначальные издания и впервые стали известны только в 1903 году, равно как и посвящение Бобу Соути в виде начальной строфы стало известно только с 1833 года. Байрон решил пожертвовать им вовсе не по мотивам политической боязни, а потому, что требовал анонимного печатания поэмы и потому не желал, как он выразился, «нападать на эту собаку в темноте». «Так как поэма выходит без моего имени, — пишет он Меррею, — то посвящение надо выбросить, анонимно нападать могут только негодяи и ренегаты вроде Соути».

Сюжетную канву «Дон Жуана» Байрон намеренно не выдумывал. Он просто решил втиснуть в пределы старинных повестей об испанском обольстителе Дон Жуане все черты своего века. Имеются сведения, что Байрон до конца хотел быть последовательным в соблюдении старинной фабулы. Повидимому, Дон Жуан после всех своих скитаний должен был попасть в Англию, а затем закончить дни свои на родине, в Испании. Байрон успел лишь привести своего героя на берега Соединенного королевства, и здесь закончился его путь, ибо закончился жизненный путь и самого Байрона.

Расцвет легенд и повестей о Дон Жуане относится к XVII веку в Испании. В это же время и в других странах появляются повести и пьесы о легкомысленном, ненасытном, но пленительном кавалере, который проводит жизнь в скитаниях по свету, ища всюду наслаждений, попирая законы божеские и человеческие. Старинная испанская литература заканчивала «эти повести о „Севильском обольстителе“» отправкой Дон Жуана в католический ад, а уже в середине XIX века мы видим, что этот ад превращается в страшную внутреннюю опустошенность человека новой Европы, иссушившего все живые и творческие истоки жизни на огне себялюбивых страстей: так заканчивается история испанского дворянина Дон Жуана в повести Проспера Мериме «Души чистилища», вышедшей в 1834 году.

Было бы совершенно напрасной задачей искать литературные заимствования Байрона, ибо «Дон Жуан» совершенно не является ни подражанием, ни историко-литературной сводкой популярного материала, касающегося приключений пленительного испанца. Сбрасывая покров ложной скромности, Байрон писал своему издателю: «О проклятых цензурных урезках и сокращениях я не хочу и слышать. Единственную „урезку“ я допускаю — это урезку имени автора. Издавайте поэму анонимно: это для вас будет лучшим исходом. Вы требуете современной эпопеи, — так вот вам „Дон Жуан“. Это такая же дивная эпопея для нашего времени, как „Илиада“ для времени Гомера».