База Берсеркера
Шрифт:
– Геррон! – крикнул интерком. – Попытайтесь, Геррон, пожалуйста! Вы знаете, что делать!
Затем послышались лязг, выстрелы и проклятия.
Что делать, капитан? Ах, да. Шок от происшедшего и угроза неминуемой смерти пробудили в Пирсе Герроне некое подобие жизни. Он с интересом разглядывал чуждые формы и линии неживого стража, чей металл, промороженный безжалостным холодом межзвездных пространств, в тепле салона оброс инеем. Затем Геррон отвернулся и принялся писать портрет берсеркера, пытаясь уловить не внешнюю, ни разу не виденную форму, а свое ощущение его внутренней сущности, чувствуя, как сверлит спину бесстрастный,
– А что хорошо? – спросил автомат, стоящий в камбузе над душой у Геррона, пытающегося поесть.
– Это ты мне скажи, – фыркнул он.
Тот понял его буквально.
– Служить делу того, что люди называют смертью, – хорошо. Уничтожать жизнь – хорошо.
Столкнув почти полную тарелку в щель мусоросборника, Геррон встал.
– Ты почти прав насчет того, что жизнь – никудышная штука, но, даже будь ты абсолютно прав, к чему подобный энтузиазм? Что уж такого похвального в смерти? – Теперь его изумили собственные мысли, как прежде – отсутствие аппетита.
– Я абсолютно прав, – заявил автомат.
Секунд пять Геррон стоял недвижно, будто погрузившись в раздумья, хотя в мыслях у него царил полнейший вакуум.
– Нет, – проронил он наконец и принялся ждать, когда его поразит удар молнии.
– В чем, по-твоему, я заблуждаюсь? – поинтересовался автомат.
– Я тебе покажу. – Геррон вышел из камбуза, чувствуя, как взмокли ладони и пересохло во рту. Почему бы этой адской машине не убить его и на том покончить?
Картины были уложены на стеллажи ряд за рядом, ярус за ярусом; в корабле не осталось места, чтобы экспонировать традиционным способом большое количество полотен. Отыскав нужный ящик, Геррон выдвинул его, выставив скрытый внутри портрет на полное обозрение. Тотчас же вспыхнули окружающие его светильники, оживив сочные цвета картины, защищенной статгласовым покрытием – изобретением двадцатого века.
– Вот в чем ты заблуждаешься, – провозгласил Геррон.
Объективы человекообразного аппарата сканировали портрет секунд пятнадцать.
– Объясни, что ты мне показываешь, – потребовал он.
– Мой тебе поклон! – сказал Геррон, исполнив именно это. – Ты признаешься в невежестве! Даже задаешь внятный вопрос, хотя и поставленный чересчур общо. Во-первых, поведай, что видишь здесь ты.
– Я вижу подобие живой единицы, его третье пространственное измерение ничтожно по сравнению с двумя другими. Подобие заключено в защитную оболочку, прозрачную для длин волн, воспринимаемых человеческим зрением. Отображенная человеческая единицы является – или являлась – взрослым самцом, очевидно, в хорошем функциональном состоянии, облаченным в покровы незнакомого мне типа. Как я понимаю, один предмет одежды он держит перед собой…
– Ты видишь человека с перчаткой, – перебил Геррон, утомленный своей горькой игрой. – Картина так и называется: «Человек с перчаткой» [2] . Ну, что скажешь?
Последовала пауза секунд в двадцать.
– Это попытка воздать хвалу жизни, сказать, что жизнь – это хорошо?
Глядя на тысячелетнее полотно Тициана, высочайшее произведение искусства, Геррон едва расслышал ответ машины, беспомощно и безнадежно окидывая мысленным взором свою последнюю работу.
2
Работа
– Теперь скажи ты, что это означает, – совершенно бесстрастно потребовал робот.
Геррон не ответил и двинулся прочь, оставив ящик открытым. Робот увязался за ним следом.
– Скажи мне, что это означает, или будешь наказан.
– Если ты можешь взять паузу на размышления, то и я могу, – отрезал Геррон, хотя при угрозе наказания внутри у него все мучительно сжалось, словно боль была страшнее смерти. Но Геррон отнесся к своим внутренностям с величайшим презрением.
Ноги несли его обратно к мольберту. Едва взглянув на диссонирующие, грубые линии, минут десять назад так тешившие его, он нашел их отвратительными, как и все, что перепробовал за последний год.
– Что ты делал здесь? – осведомился берсеркер.
Взяв кисть, которую позабыл почистить, Геррон с раздражением принялся ее вытирать.
– Это была попытка постичь квинтэссенцию твоей сути, запечатлеть ее красками на холсте, как запечатлены были эти люди, – махнул он рукой в сторону стеллажей. – Попытка провальная, как и большинство других.
Последовала новая пауза, измерить которую Геррон даже не пытался.
– Попытка воздать хвалу мне?
– Называй как хочешь. – Переломив испорченную кисть, Геррон швырнул обломки на пол.
На сей раз пауза была краткой, после чего автомат, не проронив ни слова, развернулся и зашагал к шлюзу. Некоторые его приятели с лязгом потянулись следом. Со стороны шлюза послышался звон и грохот, будто из слесарной мастерской. Итак, допрос на время прерван.
Мыслями Геррон был готов обратиться к чему угодно, только бы позабыть о своей работе и своей участи, и снова вернулся к тому, что показал, вернее, пытался показать Ханус. Как сказал капитан, это нестандартная шлюпка, но она способна ускользнуть. Надо всего лишь нажать на кнопку.
Геррон зашагал, легонько усмехнувшись при мысли, что если берсеркер и в самом деле настолько беззаботен, как кажется, то не исключена возможность удрать от него.
Удрать, но к чему? Писать картины он больше не может, если вообще мог хоть когда-нибудь. Все, что ему действительно дорого, сосредоточено теперь здесь – и на других кораблях, покидающих Землю.
Вернувшись к стеллажам, Геррон еще дальше выдвинул ящик «Человека с перчаткой», так что тот вышел из пазов и стал удобной тележкой, и покатил портрет на корму. Он еще может употребить свою жизнь на благое дело.
Из-за статгласовой оболочки картина стала массивной и неповоротливой, но, пожалуй, втиснуть ее в шлюпку все-таки удастся.
И все это время, будто зуд, донимающий человека на смертном одре, мозг Геррона сверлил вопрос: какие же надежды капитан возлагал на шлюпку? Вроде бы ничуть не беспокоясь об участи Геррона, Ханус все толковал о своем доверии к нему…
Уже на подходе к корме, вне поля зрения машин, Геррон миновал крепко увязанный штабель скульптур, когда до его слуха долетел какой-то шум – быстрый, слабый стук.