Базалетский бой
Шрифт:
– Не забывают и о крепостях, мой старый друг. Даже Артануджскую крепость со входом в нее захватили. И здесь же деревни Цихис-Дзири, Ахал-Даба, Боцос-Джвари и Агара. Ни одной реки без внимания не оставили: вот на Арагви присвоили деревню Гергети, монастырь святой троицы и пустынь с ее церквами, в придачу крепость Гергетаули и деревню Хандаки. И еще десятки деревень, и еще сотни угодий… – Георгий пытливо оглядел азнауров: «Нет, не убедил их ни в чем, возмущение есть, но не устоями церкови, а алчностью церковников. Придут другие, добрые, и все станет хорошо!.. Церковь незыблема!
Вот тут по-настоящему зашумели азнауры, кляня пастырей за алчность. Ругали и за то, что предают Христа. «Все им мало, еще святой Ниной завладели!» Предпочитая жаркие слова опасным действиям, азнауры этим и ограничились. Слишком сильна была вера в святой крест, в непогрешимость католикоса. Поддержать своего предводителя в его единоборстве о церковью не решился ни один азнаур, даже Квливидзе.
«Выходит, – с горечью думал Саакадзе, – тщетны попытки хоть чуть приоткрыть им глаза, чтобы осознали, наконец, кто препятствует расцвету царства, укреплению азнаурского сословия».
– А в какой стране церковь не в дружбе с царем? – восклицали почти хором азнауры. – Необходимо урезать власть князей, тогда царь с благословения церкови объявит азнауров своей опорою.
Саакадзе прервал бесполезный спор. Значит, все напрасно. Напрасно он рассчитывал, что азнауры помогут ему привлечь деревни, посеяв сомнение в правильности действий церкови. И он молча бросил списки, подчеркнутые его рукой, в общую кипу.
Ночью, когда в неподвижной полумгле замок стал как бы невесомым и луна скользнула серебристым лучом по каменному подоконнику, Саакадзе говорил «барсам»:
– Если победа останется за нами, клянусь святым Георгием, воплощу в жизнь мой давнишний замысел: обессилю черных князей! Как мне удастся это? Понятно, с помощью меча. Не дергайся так, Гиви, я еще не обезумел, чтобы, на радость мусульманам, окончательно разгромить церковь. Пусть существует, но не размножается.
– А шаха Аббаса – на радость церкови?
– Ты угадал, Дато: пусть не существует шах для Картли и размножается для Турции. Я решил молниеносно напасть на Бердуджи и на другие примыкающие к Картли обширные земли и сочные пастбища, отторгнутые шахами у Грузии.
– Скажи, друг, на что тебе так срочно Бердуджи? – удивился Ростом.
– Как? Неужели не догадываетесь? Полагаю, на то, чтобы не оставить в монастырях не только ни одного глехи, но и ни одного кма. Как такого достигнуть? В один из хмурых для католикоса дней по монастырским владениям поползут тайные слухи о том, что царство раздает монастырским глехи двойной надел земли, отнятой мною у персов, и о том, что царство освободит переселенцев на год от всех податей. Не сомневаюсь, народ ринется ко мне – узнать, правда ли. Ни князьям, ни церкови могут не поверить, но мне…
– Еще бы, полтора пуда свечей монахам на закуску! Разве ты хоть раз не выполнил обещания?
– И на этот раз выполню и многое лично пообещаю – скажем, скот, утварь, одежду; часть бесплатно, а часть за выплату в долгий срок.
– Если такое посулишь, глехи, кма, хизани, даже мсахури, как смазанные маслом, побегут под твое покровительство; и каждый поспешит обогнать другого, дабы захватить лучшие земли. Но обещанное нужно выполнить, а завоевать иранские владения нам не скоро еще суждено.
– Не отчаивайся, Дато, если бы не козни князей, мы бы не замедлили вновь предоставить шаху Аббасу Марткобскую равнину. Наша борьба без этой цели не имеет ценности. Да, друзья мои, иначе нельзя, ибо бесконечная скачка на месте утомляет не только всадника, но и коня, – можно очутиться под копытами. Необходимо, чтобы задние ноги коня стремились обогнать передние. Так вот, если одолеем внутренних недругов – обеднеет церковь, обогатится царство, ибо чернорясые лицемеры не любят утруждать себя работой на земле, их лишь дела царства волнуют. Все меньше святош будет укрываться за монастырскими стенами, народу в царстве прибавится, а главное – золото креста перестанут путать со сталью меча. – Саакадзе вдруг резко поднялся, несколько раз пересек каменные квадраты низкосводчатой комнаты и опустился на тахту. – Теперь, друзья, поговорим об имеретинском ясновидце. Оказывается, Георгий Саакадзе обязан родниться только с царями. И то правда, не в убыток себе действую. Вот царь Имерети рассчитывает захватить моего Автандила вместе с довеском, то есть мною.
– Почему? Полтора хачапури ему в рот! Наш Автандил сам, как золото, блестит.
– Еще сильнее заблестит, если Имерети получит Великого Моурави в приданое.
– Шутишь, Георгий! Ты что им – брат отца?
– Почти, Даутбек, – одинаково в защите царства нуждаемся. Вот и придумали: Автандил опочивальню царевны начнет охранять, а я на рубеже Имерети стану обнаженным мечом махать – то в сторону Самегрело, то в сторону Гурии, а то и в сторону Абхазети. Кто посмеет подойти?
– Если такое думаешь, Георгий…
– Иначе думать – себя обманывать.
– И еще неизвестно, отец, почему расщедрился царь, не похожа ли его царевна на лягушку?
– Не страдает ли уродством? – добавил Элизбар.
– Э, мальчик, о таком не думай! Раз невеста – царевна, то пусть вместо носа орех торчит – все равно красавица!
– Убереги анчисхатская божья мать! Иначе благоразумие может настигнуть как раз в ту минуту, когда принято терять голову.
– А может, из-за такой красавицы не стоит Автандилу свой меч обнажать?
– Гиви! – взревел было Димитрий.
Но в этот миг под общий хохот, словно желая доказать, что так происходит не только в сказке, на подоконник вспрыгнула лягушка. Зажав ее в кулак, Димитрий наставительно проговорил:
– Твое счастье, что на царевну не похожа, – иначе полтора часа летела б вниз носом, – и, осторожно опустив лягушку через окно на площадку, рявкнул: – В другой раз не прыгай, куда не приглашают, не персидский шах! Аба! Скачи, пока не раздумал!
Но лягушке было не до скачки – с выпученными глазами и приоткрытым ртом она в полуобморочном состоянии едва дотащилась до выбоины в стене и устроилась на длительный отдых.