Базалетский бой
Шрифт:
Рассчитывая каждое движение, вел Моурави к Базалетскому озеру основную колонну азнаурских дружин, уже промокших, как говорят, до костей и продрогших. «О-о, как вовремя была бы сейчас чаша вина и кусок лаваша!» Одна искра, выбитая из кремня, казалось, смогла бы обогреть их.
Придержав коня, Саакадзе окинул взглядом измученных дружинников: «Все будет, и вино и… только…» Но у Трех скал передовых имеретинских дружин не оказалось. Пришлось сделать обход, в кромешной мгле повернуть к Хасимаант-кари и занять склоны покатых холмов. Неожиданно впереди вспыхнул факел. Саакадзе подскакал и нагайкой выбил факел из рук неосторожного; под копытами Джамбаза зашипела смола, блеснул красноватый зрачок и погас.
Отбросив колючую ветку, Саакадзе ощупью забрался на скользкий выступ, прислушался: ни звука труб, ни цокота копыт! «Что могло задержать царевича Александра? Ведь прискакавший из Имерети гонец клятвенно заверял: „Точный день выступления имеретинских войск определен царем Имерети и утвержден католикосом Имерети“. И царевич Александр согласился с необходимостью опередить царя Теймураза и ночью ворваться в Душети, до подхода не только царя с войском, но и кахетинских князей с дружинами. Страх перед мечом Саакадзе еще силен! Не все, но многие разбегутся! Одним ударом бы захватить превосходную стоянку и обеспечить воинов теплым очагом, снедью, а коней – конюшнями. Отдых перед решительным боем крайне необходим! Вот преимущество, которым сейчас владеет Зураб. Значит, следует заставить шакала и его приспешников забыть про тепло и покой! Одним ударом выгнать их в угнетающую мокрядь! Может, рискнуть? Напасть сейчас? Нет, это выполнимо лишь совместно с имеретинским войском, – там, в Душети, сгрудилось слишком много шакалов и коршунов! Бесполезно… Но Кайхосро Мухран-батони настаивает на молниеносном захвате Душети. Он расположился вблизи и нетерпеливо ждет встречи с Зурабом. Ждет… А у него только пятьсот дружинников, на большее число шашек я не согласился. И с Ксанским Эристави равно о трехстах условился. Почему? Доводы высказал в замке Мухран-батони. Отважный Кайхосро не считается с многочисленностью войска Зураба и примкнувших к нему князей. Я тоже не считаюсь, но… Кстати, сколько сейчас клинков в Душети и вокруг? Наверно, двадцать тысяч. А у Кайхосро пятьсот. У Шалвы Ксанского триста, у всех азнауров две тысячи. Но если царевич Александр приведет, как обещал царь Имерети, три тысячи, да Сафар-паша соберет тысячу, пусть отуреченных, но все же грузин… Потом народ, что на Дигоми клялся мне в верности, должен прийти… Пусть не все!.. Что дали им князья? Ярмо! Я обещал им лучшую долю… Нет, не подымут они оружие на своего Моурави… не подымут! Уверен, не подымут! А те, что не сумеют вырваться из княжеских оков, все равно сражаться не станут и по первому моему знаку разбегутся. В этом тоже клялись те, кого опросил Даутбек. Итак, если все придут, кого жду, я буду считать силы равными».
Черная сырая ночь застигла картлийцев в холодном, размокшем лесу. Костров не разжигали, тщетно силясь войлоком подседельников согреть озябшие пальцы. Нерасседланные кони сердито теребили тощие торбы. Лишь два верблюда, навьюченные шатрами, что-то жуя, равнодушно поглядывали на суетливых людей.
Посылались в разные стороны разведчики. Одни возвращались, другие скакали им на смену. Но… имеретинские войска не шли ни по дорогам, ни по тропам. «Неужели измена? Не похоже. Царевич на евангелии поклялся прийти к Базалети».
Рассвет, подобный сумеркам Саакадзе всю ночь не слезал с коня. Он не раз устремлял пронзающий пространство взгляд к Душети и вновь оборачивался в сторону Базалетского озера. Там, в хаосе причудливых туманов, принимающих очертания то леопардов, то львов, то беркутов, раскинулось Базалетское озеро, таящее в себе многовековую тайну. «Может, правда, на каменистом дне, где и рыба не живет, покоится золотая колыбель, в которой сердце Грузии? Во все века сюда стекались искатели счастья – одни, сжимая в руке отточенное перо, другие – отточенный клинок, в надежде овладеть тайной холодных глубин. Что таит в себе завтрашний день? Какая тайна откроется на этих суровых берегах? Что сулит азнаурам предстоящая битва? Падение в бездну прошедшего, где столько осколков, или взлет к вершинам будущего? Одно стало ясно: надо пролить презренную княжескую кровь и тем оправдать настоящее».
В косматых бурках, накинутых поверх кольчуг, «барсы» неотступно следовали за Саакадзе. Ахалцихские мушкеты вздымались за их плечами. В дни молодости любили они ощущать за плечами самострелы; тогда им все казалось залитым ослепительным солнечным светом. Сейчас, под затянутым мглой небом, словно под разливами второго потопа, их захлестывали воспоминания: «Осветит ли еще солнце славный путь „Дружины барсов“ или дни их осени начнутся с Базалетской битвы?».
Наступил решающий час того поединка, который они начали двадцать три года назад, столкнувшись в Носте с князьями Магаладзе. Сколько кровавых ливней прошумело с тех неповторимых лет над потрясенными горами и долинами Грузии!
Возвращались усталые разведчики, среди них дружинник Арсен, неотступно следовавший за Саакадзе. Кажется, он один не замечал ни дождя, ни тумана, так велик был его восторг от сознания, что он находится возле того, кто носит имя барса, потрясающего копьем. В полумгле приходили одни, другие снаряжались в путь. Царевич Александр не подходил! Саакадзе напряженно прислушивался: ни звука труб, ни цокота копыт! Лишь в пляске капель, ударяющихся о камни и исчезающих в лужах, ему слышались тонкие голоса: «Сгинь-инь… сгинь… сгинь-инь…» О чем предупреждало его ненастье жизни? Неужели о том, что копье его притупилось и уже не в силах пронзить огнедышащую грудь дракона? Сквозь густые завесы лет он внезапно вспомнил предостерегающий крик: «Береги коня! Береги коня!». На миг из далекого сна блеснули, как тогда, три дороги и вспомнился трехголовый конь, мчащий его, Георгия, через лес с оранжевыми деревьями, через зеленые воды и мрачные громады. Не на берегах ли Базалетского озера сталкивались в том сне в кровавых волнах мертвые воины? Затканная изумрудами одежда стесняла тогда Георгия, тянула книзу золотая обувь, но вверх устремляла алмазная звезда на папахе и увлекал вперед сверкающий в руке меч. Сейчас, как источник силы, ощущал он меч в своей несгибающейся руке, на широкой стальной полосе горела предостерегающая надпись: «Победоносный меч мой подобен молнии, поражающей души неверных».
Саакадзе обернулся, провел железной перчаткой по глазам, словно отгоняя картины минувшего. Неподалеку от него несколько всадников с остервенением выжимали из башлыков воду. Молодой сотник из ничбисцев усердно тер лоб своему аргамаку, стараясь согреть окоченевшего друга. Оруженосец с поблекшим лицом и слипшимися на висках волосами так дул на свои посиневшие пальцы, будто разжигал спасительный костер.
И вдруг, словно град о панцирь, застучали слова призыва и мольбы:
– Моурави, ускорь битву!
– Ускорь, Моурави!
– Не может больше терпеть народ! – выкрикнул старый ничбисец. – Там, в Душети, пылают очаги, там хлеб! Туда веди!
– Кликни, Моурави, клич! Все сметем, все отнимем у проклятых князей!
– Моурави! Моурави!
Сурово сдвинув брови, Саакадзе оглядывал охваченных отчаянием воинов: миг – и все ринется на Душети, ибо борьба за жизнь присуща и зверю и человеку. Но тот, кто ответствен за эти жизни, должен владеть и разумом.
– Мои воины, я ли не полон желания броситься на врага? Но в этот безотрадный час должен защитить вас от непоправимого. Я отвечаю за вас перед вашими женами и матерями. Вы знаете, никогда меня не пугало большее количество войска у врага. Но там, в Душети, собрались воины княжества Картли, там не сарбазы, а дружинники-грузины. Мы должны напасть так, чтобы захватить князей, и тогда – не скажу все, но тот, кто был на Дигоми и вместе с вами ел хлеб и пил из одной чаши вино, бросит оружие! Я в это верю! Если он не примкнет к нам, то и не пойдет против. Битву ускорить невозможно, это равносильно поражению. Ждать осталось недолго, Имеретинское войско придет! Победа, воины! Будьте мужественны! Нет ветра, дующего в одну сторону. С гордостью будете вспоминать битву за… жизнь!
То ли на самом деле потеплело, то ли так показалось дружинникам, но только многие заулыбались, отчаяние сменилось глубокой надеждой: «Как умеет Моурави теплить сердца!».
Тихо шептались «барсы»:
– Георгий! Может, правда, сами ринемся на Душети?
– Даутбек прав… пока Теймураз не подошел.
– Неожиданность всегда ослабляет врага.
– Знаю, мои «барсы», но, кроме смелости, в войне необходим расчет. Нас мало, а княжеских рабов много, значит, для победы, кроме отваги, нужно умение вести войну, а без имеретинских войск не построить треугольный клин, который своим острием безусловно выбьет княжеских выродков из Душети.
– Твоя правда, Георгий, но… все другие мысли смяты одной: наступать! наступать! наступать!
– Да, мой Дато, наступать до прибытия Теймураза. Только разум настойчиво советует: "Осторожней, Георгий, ибо в первый раз за всю боевую жизнь твоя дружина может дрогнуть и… покинуть поле боя. Нет, друзья, кроме позора, мы рискуем вселить в наше небольшое войско сомнение, а в князей вселить уверенность. Не следует забывать: войско сильно полководцем, но и полководец силен войском. Что, если доверие пошатнется? На Душети без подкрепления не пойду!