Базалетский бой
Шрифт:
Уже дважды Шадимана окликал Цицишвили:
– О чем так крепко задумался, дорогой Шадиман, – сочувственно спросил Липарит, вглядываясь в осунувшееся лицо Шадимана. – Может, нездоров?
Шадиман встрепенулся: «Кто? Я нездоров?! Еще никогда не чувствовал себя таким неуязвимым! Что? Снова ссорятся Зураб с Андукапаром? Это тоже старо и… надоело!»
– Скажу прямо: бешеных собак следует опасаться, ибо одна может погубить сотню дружинников, а сто – тысячу. Но еще опаснее двуногие собаки, ибо их бешенство незаметно для простого глаза.
Андукапар расхохотался так, будто Зураб на руках прошелся.
– Саакадзе оказался недальновидным, ибо неосмотрительно передал тебе уменье полководца и хитрость бешеного, а твоим арагвинцам – все перенятое им от воинов великого Ирана.
– Ты, Андукапар, менее прозорлив, чем я, потому не подверг свои дружины тщательному дублению по саакадзевскому способу, и сейчас моя тысяча стоит твоих трех. – Теперь хохотал Зураб, презрительно взирая на Андукапара.
«Да, шакал, тебя слишком хорошо выучил Георгий», – насмешливо подумал Шадиман.
Поднялся новый спор: где собираться для распределения дружинников. Каждый хотел иметь стоянку вблизи своего замка, являющуюся отчасти и защитой.
– Я другое предлагаю, – Шадиман скрыл в бороде ироническую улыбку. – Попросим католикоса, пусть разрешит в Мцхета, – от Тбилиси близко, от многих замков недалеко, а главное: Саакадзе никогда не нападает на владение католикоса.
– Лучшего и придумать нельзя, – согласился Липарит и царственно повернулся к Мирвану. – А Мухран-батони как советует?
– Пока ничего не могу сказать. Не один я владею Самухрано. Надо посоветоваться с братьями, племянниками.
– А может, с Саакадзе? – к неудовольствию Шадимана учтиво спросил Андукапар.
– С Моурави непременно, – так же учтиво ответил Мирван, – он опытный полководец, а стоянка нескольких тысяч дружинников – дело серьезное. И если что-либо на пользу Картли, всё забывает Моурави, даже вражду с заклятыми врагами. Уже не раз доказал свое благородство.
Не многих князей охватило смущение, большинство негодующе заспорило: о-о, нет, они ничего не забывают! Разве можно вычеркнуть из памяти, как плебей над ними главенствовал? Как все из страха перед «барсом», уподобляясь ученым зайцам, подымались, когда он входил?
– Удачное сравнение! – спокойно похвалил Фирана улыбающийся Мирван.
Сам не зная почему, Шадиман облегченно вздохнул, когда гостеприимец объявил, что царь Симон Второй жалует князей совместной едой…
Странное разочарование, почти обида теснила грудь Шадимана. «Не насмешка ли это судьбы? Может, на дверях моего чертога следует начертать желтыми буквами: „Здесь покоится князь Шадиман Бараташвили, раб княжеского сословия, любивший перемалывать на ветряной мельнице зерна пустых надежд“?»
Припомнился Шадиману рассказ какого-то путешественника-генуэзца о том, как цезарь, кажется, Юлиан, вздумал воскресить язычество и устроил праздник весталок, праздник женственности и целомудрия. Разодетые, с венками из живых цветов, разнузданные девушки из семей отверженных, погасив под звуки лир священный огонь, неистовствовали: обнажившись, исполняли чувственные танцы, пели и прославлением распутства осквернили храм. И цезарь понял: как нельзя заставить реку потечь вспять, так нельзя вернуть канувшее в вечность. Праздник радости и красоты обернулся непристойной оргией!
Нет, не такой съезд нужен ему! А какой?..
Наконец настал день выборов князей в советники Высшего совета царства. Тут поднялась такая буря, что Шадиману померещилось, будто оранжевые птицы сорвались со свода и шумно захлопали крыльями. Он даже обрадовался: пожалуй, чем-то старым повеяло…
После дня споров, накричавшись до хрипоты, выбрали в постоянные советники Цицишвили, Шадимана, Джавахишвили, Липарита, Андукапара и Зураба, а остальных князей – в советники не постоянные, в три месяца раз должны они съезжаться в Метехи для обсуждения принимаемых определений, а также для выслушивания предложений.
На трон взошел Симон. Он милостиво соизволил дать князьям согласие собраться вновь в «зале оранжевых птиц» ровно через три месяца, чтобы выслушать советников, получивших важные поручения.
Снова празднество в честь благополучного окончания съезда. Поют. Сияют. Пьют. Танцуют. Славословят. Ненавидят. Большой пир. Звучат пандури. Вереница слуг в нарядах любимых расцветок царя Симона вносит на подносах целиком зажаренных оленей, на их развесистых рогах горят сотни свечей. Тут Фиран Амилахвари счел удобным случай пригласить всех к себе в замок Схвилос-цихе на большую охоту.
Веселая охота! Привалы на живописных опушках! Скачка! Все, все приедут! Еще бы! Ведь благодаря Саакадзе немало времени протомились женихами в своих собственных замках!
И совсем нежданно царь Симон заявил, что и он посетит Фирана. То ли из приличия, то ли выпитое вино подсказало, но князья бурно принялись благодарить милостивого царя за оказанную им честь совместно поохотиться. И громче других – Фиран.
Внезапно Фиран насупился: он часто без нужды сдвигал брови в одну черную линию, ибо любил подражать Андукапару.
– А ты, Зураб, почему безмолвствуешь? Или не достоин я? При всех объясни, чем мною недоволен? Или я плохо просил? Но сам царь меня пожаловал.
– Я? Я недоволен? Приеду один из первых! А если свершится… – Зураб выразительно взглянул на Шадимана, – приеду не один.
Шадиман, втайне негодуя на Гульшари, задержавшую владетелей на целую неделю, открыто поддержал ее в тщеславном желании блеснуть перед княжеством широтой души и приказал гостеприимцу всюду, куда возможно, направить гзири за птицей, овцами, медом, фруктами, рисом, маслом, сыром и другим необходимым для прокормления княжеских семейств запасом. Приходилось проявлять заботу о тысяче, а может, и более, их ненасытных слуг, о телохранителях, оруженосцах и дружинниках. О, деревням снова предстоит испытание!..