Базе ев Аревик
Шрифт:
Хотя напарник совсем русский, а по-армянски говорит. Мне бы так, думалось Лизе. Точно! Говорят, в успешную личность надо превратиться... Поэтому ей надо было превратиться в Палевича. Чтобы "превратиться" в Гарика, нужно выучить армянский. Надо искать курсы, и желательно бесплатные. А то брать у родителей как-то... Не зря же аспирантура и труд на кафедре.
Только девушку сжирала всепоглощающая ревность к армянам; то, что Гарик принадлежал к чужому народу, такой инородный-инородный и от этого противный и опасный - сводило с ума. Тамарка была родная, своя в доску и привычная грузинка, как тёплый и радушный дядька Дарчиашвили из деканата. Они оба были привычными и дружественными оттого, что их уклад жизни был известен ей хоть по тому же фильму "Мимино". Да, Сокол. Базе, как сказал Гарик. Опять сокол, везде одни соколы. И пугающие и таинственные армяне с самыми нелепыми и парадоксальными именами на всей территории бывшего СССР. Чего стоит один дантист Жан
Но раз армяне -ихристиане, значит, можно любить и армянина.
Машка выручила её, но упрашивать её пришлось долго. Даже пообещать помощь в виде обедов у себя дома и хранения сумки шмоток. Может, по деньгам и не столь выгодно, но ушлая Бурмистрова могла раскопать многое, несмотря на то, что была значительно младше. К тому же, на эти обеды покупались бесценные часы дружбы.
* 7 *
Наринэ приехала из арцахского городка в Москву, поступать в Гнесинку, но провалилась на экзаменах. Первое время она не могла оторваться от московской родни, у которой было пианино, но родители вскоре перестали присылать ей деньги, и алчные родственники её выставили. Ей пришлось искать работу с общежитием, но такое место было только в роддоме. Кроме как санитаркой ей было некем устроиться. Практически сразу она попрощалась и с репетитором, и с мыслью о поступлении, но молодость не может без мечты, и новая идея пришла сама собой. Надо научиться лечить детишек, они такие крохи, такие славные! И Нара стала искать в школе рабочей молодёжи преподавателя химии и готовиться к поступлению в сестринское училище на педиатрическую специальность. В школе ей отказали, поскольку аттестат у неё был о полном среднем образовании. Тогда она решила искать помощи у молодых врачей. Чтобы лучше понимать предполагаемое изученное, она остановила выбор на Левоне Кочаряне.
Как-то незаметно занятия перешли на уровень ласк и целомудренного, но властного тыканья пальцами. Дальше она не позволяла без женитьбы, возмущаясь всеми своими слабыми силёнками. Левон не смог устоять перед завораживающей покорностью Нары и честно позвал замуж. Зато он станет главой семьи! А ходить етить баб на дежурствах ему никто не запретит. После помолвки на просьбы помочь ей с поступить в медучилище он отвечал отказом:
– Нечего бабе в медицине делать! Дежурства ночные на здоровье скверно сказываются.
– А как же детей лечить?
– Родишь нам детей, вот и лечи их хоть всю жизнь!
– Ну я должна же что-то закончить?
– Кулинарный техникум. Для дома полезно.
– Но вон нашим поварихам как тяжело работать!
– Не будешь ты работать, будешь дома сидеть.
Дома так дома, главное, что с любимым рядом. Чтобы Нару не засудили за тунеядство, трудовую он отнес к себе в больницу, и по ней работала чужая девка из любовниц Левона, совмещая сестринскую и санитарную ставку. Негигиенично, зато выгодно.
Нара же терпела всё даже больше, чем, казалось бы, положено армянке. Она считала, что Лёва без неё пропадёт. И когда он услал её в Спитак и прочее Лори, где-то там в районе едва ли не Санаина, отдыхать на природе и рожать первенца, она беспрекословно поехала. Всю беременность она не виделась с мужем, но совсем перед её родами он взял неиспользованную часть отпуска и приехал с чемоданчиком принимать первенца. Родился мальчик, которого нарекли в честь архангела Гавриила. В Лори он с матерью прожил до трехлетия, пока не заговорил. Разумеется, первые его слова были на армянском языке. Левон торжествовал. Воспитанием он занимался сам, и врачебной проработки ради он сочинил авторскую сказку про сокола-лекаря, который выхаживал раненое турецкими головорезами Солнце. Солнце упало на землю, а соколиха повесила на небо глиняную лепешку, чтоб та светила вместо солнца во время непроглядной ночи, на протяжении которой болели и умирали люди. В общем, жутковатая сказочка, но Гарик слушал спокойно. И за здоровьем сына отец следил по-своему, отучал кусочничать, потому что ребёнок мало играл, но постоянно ел. Кормили Гарика по часам. В четыре его отдали в садик, который он не любил, постоянно плакал и болел. Тогда, игнорируя психосоматическую природу хвори, оставил сына учиться русскому языку, продолжая разговаривать с ним дома по-армянски, ибо диаспора что в РСФСР, что в АзССР, что по всему миру первым делом теряла язык. А посекретничать хотелось бы. Тем более что у Гарика родилась сестренка, целиком и полностью отданная на откуп Нарине. Та назвала её в традициях азербайджанских Стеллой и занималась её воспитанием сама, без участия мужа. Гарик пошел в школу, но отводить его и приводить отец не разрешал. Большой уже, должен сам. У Наринэ была идея отдать его на продлёнку, чтобы малышка Стелла не мешала ему учить уроки, но нет, Левон как нарочно противоречил жене. Она стала ему надоедать, если честно. Зря, наверное, поженились. Или бесило присутствие новорождённой девочки, которых на работе он видел пачками. Но то дело извлечь из родовых путей ребенка, дождаться, что он закричит и тут же отдать акушерке, которая отнесёт на осмотр к микропедиатру... А круглосуточное мяуканье младенца на дому, за которое никто не даст ни шоколадных конфет, ни коньяку - другое. Ладно бы второй мальчик. А то так, бесполезное существо. Как говориться, что сказала женщина, не имеет значения. Наринэ возражала:
– Ну посмотри, какая она маленькая, хорошенькая. Какая у нее головёнка пушистенькая, так бы и целовала.
Правильно, Гарик рос до трех лет в отдалении от отца, а потому Левон просто не знал, как обращаться с младенцами. Он захотел развода, но жена не поддавалась на это, жалея Левона. Дескать, он без меня пропадет, рассудила она. Хотя почти всегда и во всем зависела от него больше, чем полагается армянке. Он был настоящим армянским мужчиной, который будет сидеть у кухонного крана и воды не попьёт, пока ему не нальют. Впрочем, что у русских, что у армян - без матери и дом сирота.
Этим она утешала себя, пока росли Гарик и Стелла. Причем росли весьма причудливо: Гарик, как школьник, должен был гулять один, но он, вопреки всеобщему мальчишескому рвению к самостоятельности, завидовал детям, которые гуляли с родителями. И, приходя с прогулок с продлёнщиками позже условленного часа, не получал обеда. И оставался голодным до самого вечера. И завидовал малютке Стелле, которая могла есть, когда ей вздумается. Впрочем, когда ей исполнилось три, её тоже посадили на диету. И на редких семейных прогулках, которые Гарик очень просил и получал в виде поощрения, отец запрещал девочке бегать по траве, мотивируя это тем, что там собачьи какашки. А Гарик рассматривал гуляющих собак, думая о том, как же здорово водить на поводке собаку. Однажды без отца он выпросил у совершенно чужих людей не только погладить пса, но и поводить его на веревочке. Небольшой, размером с Белку или Стрелку, пёс протащил худенького мальчишку по земле, испачкав ему новые заграничные джинсы. Что уж было дома!
* 8 *
А еще у Гарика в отряде был спас, интернетчик и фидошник Андрюха под каким-то загадочным и подозрительно немецко-фашистским ником Дирлихт, который был официально признанным клиническом социопатом. Дирлихт вовсе наслаждался созерцанием трупов, особенно расчлененных, после чего бежал трахаться. Также он вел блог "Живой Журнал" и персональную страницу на народ.ру, где выкладывал видозаписи извлечений, сделанные на купленный ради этого огромный цифровой фотоаппарат. Команда уже подумывала переназвать Дирлихта Кальтенбруннером, в честь фашистского деятеля. Все медицински просвещенные знали шутку про крикаин и анестезию по Кальтенбруннеру, то есть вовсе никакого обезболивания. Хорошо еще Дирлихт был просто спасом, а не медиком, а то неизвестно, как бы он лечил пострадальцев. Но Гарик был полной противоположностью Дирлихта. Конечно, стихов он не писал, но много читал и разбирался в искусствах, слушал симфоническую классику с детства, 9 [Н5]же играла на пианино и Арама Хачатуряна, и Чайковского и европейских классиков. На работе он уставал от смерти и травматических ампутаций конечностей, но это он выбрал сам в институте, а мог бы вот зубы рвать в уютном креслице или в травмопункте сидеть. Хотя они на практике ассистировали медбратьями и в пункте, разнимали покалеченных драчунов, которые по синьке дела, будучи уже с травмой, добивали друг друга. Призерами абсурда были два друга-алкаша, у одного из которых была сломана рука, а у другого - челюсть, и они привели[Н6] друг друга и сидели такие присмиревшие и трогательно друг о друге заботились.
Но спасателям больше платили, и на эти деньги можно было снимать квартиру отдельно от отца. Разведенная сестра с сыном как-то уживалась в дому с ним, с нее не спрашивали ничего. Она поступила, куда захотела, а именно на программиста, отучилась, познакомилась, с кем захотела... Он, правда, был тоже армянин, но из сильно пьющей семьи, и вскоре после женитьбы запил, как-то очень по-русски, упиваясь до потери дырки от задницы и падая на улице, чего в Армении не увидишь. Ну, пьют там не меньше, но по домам.
Взяла развелась и пришла к маме. Отец пытался строить внука, но он унаследовал его же своенравие вот уже в новом поколении. Гарику дома места не было, и он ушел снимать квартиру на пару с другом Букиным. А уставал от мрачных впечатлений работы на грани профнепригодности. Но некоторые ребята ходили на психологическую разгрузку при поликлинике МЧС, ту, которая принадлежала дочери Шойгу. Гарик туда не шел, не желая портить русское представление о бесстрашных до криминальности горцах-головорезах. Никто не знал о сентиментальности нации, о том, как отцы целуют своих сыновей в волосики и щечки, как бородатые деды челомкаются при встрече, ритуально целуя щетинистые лица друзей. Но это была самая интеллигентная и книжная нация, ходившая в музей рукописей Матенадаран даже на свадьбу, получить благословение от венчальной книги.