Беатрис

Lina Bengtsdotter

Beatrice

Гул голосов в баре становился все громче. В голове у Чарли зашумело. Ей давно следовало бы уйти домой, но тут у нее появилась компания – неокольцованный мужчина в костюме уселся рядом и подал надежду, что вечер может закончиться так, как ей хотелось изначально.

Когда они поболтали какое-то время, мужчина, которого звали Як, спросил ее, откуда она.

– Из Стокгольма, – ответила Чарли.

– Я

имею в виду – откуда родом. Мне кажется, у тебя в речи слышен диалект.

– Давненько никто не отмечал, – усмехнулась Чарли. – Я думала, уже и незаметно.

– Чуть-чуть, но заметно. Ты из Эстгётланда?

– Нет, мой диалект – скорее смесь вестгётского и вермландского. Я выросла как раз на границе.

– В каком городе?

– Это просто маленький поселок. Название тебе ничего не скажет.

– Думаю, скажет.

– Гюльспонг.

Як наморщил брови.

– Ты была права. Такого места я не знаю. Прости.

– Можешь не извиняться.

– Так расскажи мне, – попросил Як. – Расскажи о Гюльспонге!

Чарли как раз собиралась ответить, что рассказывать особо нечего, однако четыре бокала пива сделали ее неожиданно разговорчивой.

– Я жила на маленьком хуторе в сельской местности, вдали от центра.

Сделав паузу, она отпила глоток пива.

– Там стояла целая роща вишневых деревьев, была столярная мастерская и блестящее озеро.

Як улыбнулся, и сказал, что это звучит, как сказка из книг Астрид Линдгрен.

– Люккебу [1] , – сказала Чарли.

– Что?

– Он так назывался – дом, где я жила. Люккебу.

– И ты была там счастлива?

– Да, – ответила Чарли. – Очень счастлива.

Где-то она читала, что никогда не поздно обзавестись счастливым детством. Наверное, именно так и следует поступать: преувеличивать все хорошее и убирать плохое, врать и приукрашивать, пока не начнешь сам во все это верить.

Як спросил, есть ли у нее братья-сестры, и Чарли подумала о детской комнате, ремонт в которой так никогда и не был закончен, о машинках, которые Бетти нарисовала на стенах, о кровати, которую предполагалось прикрепить к стене.

– Да, – ответила она. – У меня есть брат. Мы с ним тесно общаемся.

«Общались, – подумала она. – Теперь все оборвалось». Перед глазами встало лицо Юхана, тревога по поводу их возможного родства.

«Очень надеюсь, что я все же тебе не брат».

И ее ответ: «Мне казалось, ты хотел, чтобы у тебя была семья».

Юхан. В первое время после его смерти она никак не могла отключить слайд-шоу, без конца крутившееся в голове: его взгляд, когда

она вышла из озера совершенно голая, кровать в мотеле, вишневое вино в Люккебу. И потом – все то, что так и не сбылось.

– У меня есть сестра, – сказал Як, – но мы почти не общаемся. Мы даже в детстве не играли вместе, хотя разница у нас всего два года. Наверное, потому что нам нравились разные занятия.

– У нас с братом все было наоборот. Мы любили одни и те же игры. Строили шалаши в лесу за домом и играли у воды.

– Так у вас был участок с выходом к морю?

Чарли кивнула. Можно и так сказать.

– А еще мы часто выплывали на середину озера в собственной маленькой лодочке, – продолжала она. – А еще у нас была лиса. Ручная, как собака.

– Да разве такое возможно? – удивился Як. – Приручить лису.

Чарли вспомнила кровавую бойню в курятнике и слова Бетти о том, что зверь всегда остается зверем.

«Они могут казаться совершенно ручными, но рано или поздно звериный инстинкт берет верх». И потом, когда катастрофа случилась: «Что я говорила? Разве я не предупреждала, что все пойдет наперекосяк? Смотри, что вышло!»

– Можно, – ответила Чарли. – Лиса у нас была смирная, как овечка.

Як придвинулся ближе к ней.

– Звучит как настоящая идиллия.

– Это и была идиллия. Жизнь как в прекрасном сне. Хочешь еще? – она кивнула на его пустой бокал.

– Да, сейчас закажу, – ответил он, поднялся и протиснулся к бару.

Чарли посмотрела ему вслед. Высокий, прекрасно сложен, однако ее заинтересовало в нем не это. В его движениях ощущалась какая-то уверенность, любопытство, когда он смотрел на нее, тонкий баланс между возможностью и сопротивлением.

– Расскажи о себе, – попросила она, когда он вернулся с пивом. – Расскажи о своей работе.

Она уже успела благополучно забыть, чем он занимается.

– Да тут рассказывать особо и нечего, – вздохнул Як. – Экономика – не больно увлекательная вещь. Собственно говоря, я мечтал стать актером, но родители считали, что это ненастоящая работа, так что… Возможно, у меня бы ничего и не вышло, но…

– Но – что?

– Иногда я жалею, что не попробовал – чего мне стоило сделать хоть одну попытку? А теперь я так и не узнаю, мое это было или не мое.

– Но ведь никогда не поздно? – заметила Чарли и тут же подумала, что говорит ерунду. Вот именно: уже поздно.

– Тогда давай выпьем, – улыбнулся Як и поднял бокал. – Выпьем за то, что никогда не поздно.

– И все же жаль, – вздохнула Чарли. – Грустно, когда родители ограничивают своих детей.

– Твои тоже так делали?

– Нет, вовсе нет. Мама всегда говорила, что я могу стать, кем захочу – только не танцовщицей.

– И кем же ты стала?

– Танцовщицей, – ответила Чарли. – Я стала танцовщицей.

Часы показывали без четверти час. Бар закрывался.

– Что будем делать? – спросила Чарли.