Бэббит. Эроусмит
Шрифт:
— А, Март! — окликнул его Ангус. Он был убийственно спокоен. — Помнится, ты вчера говорил мне что-то? У меня, когда я выходил, осталось впечатление, что у тебя обиженный вид. И я подумал, не показалось ли тебе, что я был груб с тобою? Если это так, извини, дело в том, что у меня отчаянно болела голова. Слушай. Я достал четыре билета на «Что кому нравится», в Зените, на пятницу вечером: оригинальная нью-йоркская постановка! Хочешь посмотреть? Я заметил, ты был на танцах с прехорошенькой девушкой. Может быть, она захочет пойти с нами и прихватит какую-нибудь подругу?
— Ладно… гм… я позвоню ей… Очень
Только в задумчивые сумерки, когда Леора согласилась и обещала привести с собою сестру-практикантку по имени Нелли Байерс, Мартина взяло сомнение:
«А вправду ли болела у него вчера голова?»
«А как он получил билеты? Кто-нибудь подарил?»
«А почему он не пригласил четвертой дочку папаши Сильвы? Он, чего доброго, принял Леору за какую-нибудь девку, которую я подобрал на улице?»
«Понятно, он никогда ни с кем по-настоящему не ссорится — хочет быть со всеми нами в дружбе, чтоб мы со временем посылали к нему больных на операции, когда мы будем прозябать в провинции, а он сделается Великим и Единственным».
«Зачем я сдался так легко?»
«Наплевать! Лишь бы Леоре было весело… Лично я ни в грош не ставлю всякие там развлечения… А впрочем, недурно бы, конечно, посмотреть на красивых женщин в изящных туалетах и быть одетым не хуже людей… Ох, не знаю!»
Для тихого среднезападного Зенита пьеса «в оригинальной нью-йоркской постановке» составляла событие (какова бы ни была сама пьеса). Театр Додсворта блистал аристократией из больших домов на Ройял-ридж. Леора и Нелли Байерс восхищались знатью — питомцами Йельского университета, Гарварда и Принстона, адвокатами и банкирами, владельцами автомобильных заводов и наследниками недвижимой собственности, виртуозами гольфа, знатоками Нью-Йорка, которые со своими крикливыми и блистательными дамами заняли первые ряды. Мисс Байерс узнала Додсвортов, о которых часто упоминалось в «Городских новостях».
Леора и мисс Байерс без меры восхищались героем, когда тот отказался от губернаторства; Мартин тревожился, что героиня красивей Леоры; Ангус Дьюер (делавший вид, будто знает все о всех постановках, хотя за всю свою жизнь видел какие-нибудь пять-шесть спектаклей) признал, что декорации, изображающие «Лагерь Джека Вандузена в Адирондакских горах. На следующий день. Закат», действительно, очень неплохи.
Мартин был настроен гостеприимно. Он решил угостить всю компанию ужином и не желал слушать возражений. Мисс Байерс напомнила, что им нужно вернуться в больницу к четверти двенадцатого, но Леора сказала небрежно:
— Э, неважно. Я влезу в окно. Если утром мы будем на месте, старая кошка никак не докажет, что мы вернулись поздно.
Покачав головой, мисс Байерс отвергла соблазн лжи и помчалась к трамваю, а Леора, Ангус и Мартин направились в кафе Эпштейна «Старый Нюрнберг» выпить пива с швейцарским сыром, которые приобретают особенный вкус, когда смотришь на доспехи из папье-маше и читаешь немецкие изречения о крепких напитках.
Ангус изучал Леору, переводя глаза с нее на Мартина, наблюдая их любовное переглядывание. Что умный молодой человек подружился с девушкой, которая не могла способствовать его преуспеянию в обществе, что может существовать взаимная юная страсть, какая существовала между Мартином
— Надеюсь, спектакль вам понравился? — снизошел он до нее.
— Очень…
— Эх, завидую я вам двоим. Конечно, я понимаю, почему девушки влюбляются в Мартина с его романтическими глазами. А такой, как я, сухарь должен работать и работать, и ни одна душа мне не посочувствует. Но, увы! Я заслужил свою участь, потому что перед женщинами я робею.
Леора ответила неожиданным вызовом:
— Когда кто-нибудь так говорит, то значит, он ничуть не робеет, а просто презирает женщин.
— Презирает? Что вы, дитя мое, сказать по совести, я мечтаю стать донжуаном. Да вот не умею. Может быть, вы меня поучите? — Сухо-корректный голос Ангуса зазвучал вкрадчиво. Ангус весь сосредоточился на Леоре, как мог бы сосредоточиться, вивисецируя, на морской свинке. Леора время от времени улыбалась Мартину, как будто говоря: «Не ревнуй, дурак. Мне глубоко безразличен этот самонадеянный обольститель». Но ее слегка пьянила елейная уверенность Ангуса, его похвала ее глазам, ее остроумию, сдержанности.
Мартина мутило от ревности. Он буркнул, что пора идти: Леоре, в самом деле, нельзя возвращаться слишком поздно. После двенадцати трамвай ходил редко, и они пошли пешком. В безлюдье улиц гулко раздавались их шаги. Ангус с Леорой поддерживали напряженно-пустую болтовню, а Мартин шагал рядом с ними, молчаливый, угрюмый, гордый своею угрюмостью. По проходу между гаражами они выбрались к Зенитской больнице, массивному зданию, протянувшемуся на целый квартал; черные окна в пять рядов, лишь кое-где пятна тусклого света. Ни души кругом. Окна первого этажа возвышались всего лишь на пять футов над землей, и Ангус с Мартином подсадили Леору на каменный выступ полуоткрытого окна коридора. Девушка соскользнула вниз, прошептав:
— Благодарю! Спокойной ночи!
Мартин ощущал пустоту, неудовлетворенность. Ночь была холодная, унылая. В окне над ними внезапно замерцал свет, раздался женский крик, перешедший в стоны. Мартин переживал трагедию расставания: жизнь и так коротка, а он упускает возможность побыть с Леорой.
— Я пройду за ней, погляжу, благополучно ли она добралась, — сказал он.
Обмерзлый каменный подоконник холодом обжег ему ладони, но он подскочил, подтянулся на колени, поспешно влез в окно. Впереди него, в коридоре с пробковым полом, освещенном лишь маленькой электрической лампочкой, на цыпочках пробиралась к лестнице Леора. Мартин, так же на цыпочках, побежал за нею. Она вскрикнула, когда он подхватил ее под руку.
— Надо попрощаться как следует! — пробурчал он. — Из-за этого противного Дьюера…
— Ш-ш-ш-ш! Меня просто убьют, если поймают тебя здесь. Ты хочешь, чтобы меня выставили?
— А ты пожалеешь, если тебя выставят из-за меня?
— Да… то есть нет… Но ведь тогда и ты можешь вылететь из университета, мой мальчик. Если…
Его ласкающие руки почувствовали, что она дрожит от волнения. Она вглядывалась в даль коридора, и разгоряченная фантазия Мартина создавала притаившиеся фигуры, подглядывающие в дверь глаза. Леора вздохнула, решившись наконец: