Беда
Шрифт:
– Еще чуть-чуть, – сказал он.
Так и вышло. Две высокие волны подряд накрыли его и собаку – оба раза они вынырнули, кашляя и отплевываясь. Потом третья волна едва не перевернула его и собаку вверх тормашками – они вынырнули, кашляя и отплевываясь. Но именно эта волна и вынесла их туда, где Генри коснулся ногами дна, и он удержал собаку с каяком, когда море поволокло их назад, еще немного продвинулся к берегу со следующей волной, снова не дал морю их утащить, продвинулся еще чуть-чуть со следующей волной, повторил все это столько раз, сколько понадобилось, –
Он посмотрел на свой дом. Родители, наверно, еще спали. Луиза, наверно, тоже.
И даже не догадывались, что Беда опять подкралась совсем близко.
Собака стояла кое-как, растопырив задние ноги, чтобы не шлепнуться набок. Она выгнула спину, судорожно извергая из себя остатки белой воды, – и ровно то же самое происходило с Генри. Он закончил раньше собаки и решил не трогать ее, пока она не очистит себе легкие. Вытирая губы и по-прежнему кашляя, он встал, пошел обратно в море, поймал каяк и вытащил его на сушу. Потом растянулся около него на спине и стал смотреть в небо, которое уже заметно поголубело.
Раньше оно никогда не было таким голубым.
Потом он увидел над собой черную морду с вывешенным языком – собака встала и подошла к нему. Она лизнула его и плюхнулась рядом на спину, все еще задыхаясь.
Они лежали вместе – мальчик и собака, – дыша тяжело и почти в такт, с соленым вкусом во рту. Иногда над ними пролетали чайки, и их крики подталкивали солнце ввысь. С моря тянуло прохладным ветерком – он ерошил одному волосы, а другой шерсть, но ни он, ни она этого не замечали. Песок под ними понемногу согревался.
Первым открыл глаза Генри. Небо было уже совсем синее. Он оперся на локоть и сверху вниз посмотрел на собаку, которая тут же открыла глаза и посмотрела на него. Такой уродины, подумал Генри, свет не видел. Морда вся побитая, в струпьях – и многие из этих струпьев содрались во время их отчаянного бултыхания и кровоточили. У нее не хватало порядочного куска левого уха, из-за чего вся морда казалась слегка перекошенной, и кончика правого. Подсыхая на солнце, ее черная шерсть – короткая! – становилась все более блеклой, а на ляжках и в задней части спины проступали желтые проплешины. Все ее ребра торчали наружу, хоть пересчитывай, а там, где кончалась грудная клетка, туловище сразу сплющивалось, как сдутый воздушный шарик. Проведя рукой по ее загривку, Генри почувствовал каждый позвонок так же отчетливо, как старые зазубрины на тесаных брусьях под их домом.
Похоже, эта собака жила не слишком далеко от Беды.
– Ну и зачем ты туда полезла? – спросил Генри.
Собака внимательно смотрела на него. Может, она искала на утесах чего-нибудь поесть и ненароком свалилась в воду, подумал Генри.
– Есть хочешь? – спросил Генри.
Собака молча смотрела на него.
Генри отряхнул песок, прилипший к ее морде. Он попробовал было стереть и кровь, но собака тут же отпрянула. Когда он встал, она торопливо вскочила, но с опущенной головой и поджатым хвостом.
– Пошли, – сказал Генри, но не успел он сделать и трех шагов к воде, как собака забежала вперед и завалилась перед ним на спину, выставив брюхо.
Генри нагнулся и почесал ее за ушами.
– Хватит дурака валять, – сказал он и прошел мимо. Еще три шага – и она снова очутилась перед ним брюхом кверху. Она лежала не шевелясь и внимательно смотрела на него.
– Прекрати, – сказал Генри, но на сей раз он сделал только два шага и снова чуть не споткнулся о собаку, которая лежала на спине и при этом все же умудрялась вилять хвостом.
Путь к воде оказался долгим, и когда они наконец туда добрались, Генри стоило немалых усилий поднять собаку на ноги и не дать ей снова шлепнуться на спину и выставить брюхо. Генри понимал, что она не полезет обратно в море, – и был прав, – поэтому он зачерпнул в пригоршню воды и вылил ее тонкой струйкой на кровоточащие раны. Собака не шелохнулась, только ее поджатый хвост напрягся еще больше. Генри поливал ей морду, пока вся кровь не отмылась, обнажив бело-розовую плоть.
Но собака так и не позволила ему дотронуться до ободранных мест.
– Ну и рожа у тебя, – сказал Генри.
Собака внимательно смотрела на него.
Генри отправился к лодке, чтобы привязать ее, – это заняло много времени, потому что через каждые три шага он натыкался на собаку, которая хлопалась перед ним на спину, и ему каждый раз приходилось нагибаться, чтобы не дать ей снова испачкать песком свою окровавленную морду. Она лежала около него кверху брюхом, пока он привязывал каяк, а когда он взобрался на черные утесы по дороге домой, она уже поджидала его там, лежа на спине в своей обычной позе.
– У тебя такой вид, как будто ты сроду ничего не ела, – сказал Генри. И пошел вокруг дома к черному ходу, а собака потрусила за ним. Голова ее была все так же опущена, а хвост она просунула между задними ногами и прижала к брюху, поэтому выглядела как дворняжка, которую никто не любит, как одна из тех собак, что скитаются по помойкам и раздирают зубами и лапами мусорные мешки.
Когда Генри взялся за ручку двери, собака перестала хлопаться на спину. Замерев, она стояла рядом с ним и, глядя вверх, словно даже приподнявшись на цыпочки, дожидалась, пока он откроет дверь. Но Генри знал, что родители никогда-никогда, ни за что на свете не разрешат пустить в дом собаку. Это было исключено. И уж тем более такую безобразную, драную, от которой теперь стало еще и пованивать, будто она действительно шлялась по помойкам.
Она внимательно смотрела на него.
– Стой тут, – сказал Генри. – Сейчас чего-нибудь принесу.
Но в этот раз она и не подумала его послушаться. Стоило ему приоткрыть дверь, как она сунула туда нос и мигом просочилась внутрь. «Нет!» – сдавленным шепотом выкрикнул Генри, но она уже потрусила дальше, громко цокая когтями по сосновому полу и стуча хвостом – который впервые выпростала из-под живота – по стене, так что на ней оставались мокрые пятна.
– Ах ты чучело, – сказал Генри.