Бедная Настя. Книга 6. Час Звезды
Шрифт:
— Моя миссия заключалась в том, чтобы вернуть Звезду, — остановил его преподобный. — Или хотя бы добыть доказательства того, что она была похищена по наущению латин. Увы, я не могу считать себя победителем!
— Возможно, вы торопитесь, Дмитрий Алексеевич, — сказала Анна, подавая ему какой-то пакет. — Я нашла это во внутреннем кармане сюртука Крестоносца, в него вы завернули Звезду. И, когда вы велели мне отдать ее вам, я обнаружила этот конверт — его край выглядывал из кармана.
— Что в нем? — растерялся преподобный, вынимая из конверта свернутые вчетверо листки.
— Полагаю, что это бумаги, которые передал Крестоносцу де Морни. Я видела, как он передавал ему точно такой же конверт в день их встречи.
— Вы правы! — воскликнул Иоанн, вчитавшись в текст. — Анастасия Петровна! Аня! Аннушка, вы даже не представляете, что сейчас сделали!..
— Баронесса, хочу выразить вам искреннюю признательность за помощь, оказанную вашей родной стране в этом деле, — русский посланник в Турции, министр Титов с любезнейшей улыбкой поцеловал Анне руку. — Благодаря доставленным вами и иеромонахом Иоанном документам мы можем обратиться в Иерусалимский шариатский суд, и, уверен, османские власти признают вину в этом похищении за латинянами. Вы же можете более не волноваться, ваше участие в раскрытии заговора, направленного против интересов православия и России в Святой земле, будет оценено по достоинству. И первым делом мы самым скорейшим образом выдадим утраченные вами документы, удостоверяющие вашу личность, и будем содействовать вашему немедленному возвращению на родину. Где вы сейчас остановились?
— В Русской духовной миссии, здесь, в Константинополе, — промолвила Анна. — Благодарю вас, Владимир Петрович, за помощь. Я действительно мечтаю как можно скорее вернуться домой, к своей семье.
— Полагаю, это случится в самое ближайшее время, — кивнул Титов, провожая ее к выходу.
Анна не стала задерживать дипломата — она торопилась вернуться в миссию, где уже несколько дней жила после того, как «Петергоф» доставил Анну и преподобного Иоанна в Константинополь. Анна должна была явиться в русское консульство — ей предстояла дорога домой, и вместе с тем она боялась разлучаться с преподобным. Анне казалось, что отпусти она его из виду хотя бы на минуту, он снова исчезнет из ее жизни и на этот раз — навсегда. И она спешила назад, в миссию, где ей была предоставлена комната. Анна волновалась, ей хотелось успеть застать князя Дмитрия, который уже подготовил отчет о своем путешествии и собирался вернуться в Иерусалим. Анна так и не смогла привыкнуть к его новому облику и его сану. Она обращалась к нему то преподобный, то князь, то Дмитрий Алексеевич, а про себя все чаще — Митя.
Конечно, она понимала всю беспочвенность своих надежд, но готова была поклясться, что ее чувство к князю Дмитрию — не безответное. Анна ощущала его смятение, которое только увеличивало волнение, что она замечала за собой в его присутствии. И особенно оно усилилось в последние дни — с того момента, как «Петергоф» взял курс на Константинополь. Анна почти не оставляла князя Дмитрия, с трудом превозмогая потребность сопротивляться его стремлению к одиночеству. Она видела, что ее порыв не остался незамеченным Козыревым, который принялся всячески опекать ее, собирая в кают-компании своих офицеров, развлекавших Анну рассказами из походной жизни и разными забавными историями. Анна и слушала их, и не слышала — все ее существо, казалось, устремилось вдаль, где в сиянии недоступности возвышалась над всем земным фигура преподобного Иоанна.
Мир, в котором она жила до сих пор, вдруг открылся Анне с другой стороны. Все, что прежде занимало ее, стало казаться мелким и мизерным, и Анна поняла, что ей всегда не хватало возвышенности, торжественности и приподнятости отношений и поступков, сравнимых разве что с пафосом древнегреческой трагедии, в которой все — и люди, и чувства были поставлены на котурны. Анна знала, как это тяжело для актера — придать античному слогу доверительность и избежать фальши, убеждая зрителя поверить эпическим героям и разглядеть в них близкое и понятное каждому. И вот она увидела, что все то, чего ей удавалось добиваться долгими и упорными репетициями, живет и естественным образом проявляется в обычном человеке.
Разумеется, преподобный Иоанн не был простым смертным, но — все же, все же, все же…
— Нет, только не это, — мгновенно осипшим голосом прошептала Анна, увидев у себя в комнате на столе конверт. В глубине души она уже поняла, что написано в оставленном для нее послании, и была уверена, что оно — от князя Дмитрия.
Анна долго не могла решиться приблизиться к столу и прочитать письмо — ей было страшно оставаться одной. Она вспомнила, как преподобный однажды сказал ей: «Человек не может быть одинок, потому что Господь всегда рядом с ним». Но Господь не может быть моим мужем! — хотела тогда воскликнуть в ответ Анна и осеклась, придя в ужас от своего святотатства.
«Анастасия Петровна, не имея времени проститься с вами лично, оставляю это письмо. Однако начертано оно не мною, а юным сослуживцем вашего покойного супруга. Когда-то письмо осталось неотправленным, но любые долги должно возвращать, и потому вы, наконец, получите его. Живите в мире и согласии со своими близкими, берегите душу свою и — да хранит вас Господь…»
Анна развернула сложенный вчетверо листок, лежавший в конверте, и, сквозь застилавшие ей глаза слезы, начала читать. И прошлое, безвозвратно утраченное, овладело ею. Анне открылось то, что она уже и сама поняла, — погоня за тем, что закончилось, бессмысленна. Она разрушает сердце, иссушает душу и, главное — лжет, обманывает притворным, призрачным обещанием продолжения, иллюзией возможности начать все сначала. Но с начала не бывает ничего, с чистого листа можно только родиться заново, но для этого надо пройти очищение, которое неизбежно потребует от тебя расставания с тем, что привязывает к прошлому, преувеличивая и превознося его. Анна была не готова распрощаться с воспоминаниями — наоборот, именно они подталкивали ее к князю Дмитрию. К тому, кого в реальной жизни уже не существовало, и оказалось, что она опять бежала куда-то, догоняя исчезающий в рассветном зареве призрак любви…
Вздохнув и утерев слезы, Анна решила, что больше уже никогда не станет тревожить ушедших. Она свернула письмо по сгибам и попыталась вложить его в конверт, но что-то помешало ей. Анна перевернула конверт и слегка встряхнула его — на ладонь упал маленький крестик. И она вспомнила, что как-то рассказала преподобному Иоанну, что потеряла свой во время кораблекрушения почтового корабля, раздавленного «Армагеддоном». Когда Анна упала за борт, цепочка повисла на вбитом в поручень креплении для канатов и душила ее. Анна едва не погибла, но державшийся рядом за перила Альбер одной рукой дотянулся до нее и разорвал цепочку. И та вместе с крестиком ушла на дно.
Так значит, все-таки можно начать все сначала… Анна не успела додумать пришедшую к ней мысль.
— Анастасия Петровна! Настенька, сестра моя! — услышала она и, подняв глаза, не поверила сама себе. От двери через комнату к ней бежала рыдающая Соня, а следом, смущенно и взволнованно утирая непрошеные слезы, шел учитель ее Ванечки — Павел Васильевич Санников.
Дальнейшее было похоже на сон — только счастливый. Дополняя и объясняя сбивчивые реплики Сони, то бросавшейся обнимать Анну, то принимающейся рыдать, уткнувшись ей в плечо, Санников поведал, что случилось за то время, пока Анастасии Петровны не было с ними.
Оказывается, Соня направлялась в Палестину рисовать Святые места. И вообще у нее возникла идея посетить все самые примечательные места, связанные с мировыми религиями. И уже сейчас, но, конечно, после возвращения из Иерусалима, она мечтала об участии в экспедиции в Гималаи. Соня и не помышляла о замужестве, и, глядя, с какой нежностью Павел Васильевич подавал ей очередной, свежий взамен обильно политого слезами радости платочек, Анна поняла, что Сонечка ничуть не изменилась. В ней были неистребимы все признаки настоящего художника — извечная творческая эмоциональность, непостоянство и влюбчивость.