Бедняков не убивают…
Шрифт:
— Были у него с собой какие-нибудь вещи?
— Маленький чемоданчик, знаете, как у футболистов. И еще усы. По словам хозяина — рыжие. По словам ночного швейцара — седоватые. Правда, он видел их при другом освещении.
— Одет он был плохо. Нет, не то чтобы грязно, но весь он был какой-то потертый. Я с него потребовал плату за всю неделю вперед. Бумажник у него тоже был потрепанный, а денег и вовсе мало…
Показания горничной пятого этажа:
— Я его ни разу не видела, потому что убирала его номер поздно утром, после 42-го
Люка перетряхнул в этом номере каждую вещь, тщательно, метр за метром, обследовал всю комнату. На подушке он обнаружил три волоска: два с головы и один из усов. Нашел на эмалированном туалете почти пустой флакончик из-под одеколона, а на камине — старую расческу, в которой не хватало половины зубьев.
Вот и все. Небогатый улов. И тем не менее в лаборатории сумели кое-что выяснить. По мнению экспертов, в течение нескольких часов исследовавших расческу и волосы, преступнику было от сорока шести до сорока восьми лет. Он был рыжеволос, но уже начинал седеть и лысеть. Имел флегматический характер и страдал болезнью печени.
Однако не об этом думал Мегрэ, ворочаясь в своей постели.
«Он одевается, завтракает, берет шляпу и выходит на улицу… Он идет к метро на бульваре Батиньоль…»
Но, разумеется, вовсе не для того, чтобы ехать на улицу Сантье, в контору фирмы «Куврэр и Бельшас», где уже семь лет ни одна живая душа его не видела, а куда-то совсем в другое место…
Почему Мегрэ полагал, что в то время, когда Трамбле еще служил у «Куврэра и Бельшаса», ему удобно было ездить в метро? Очень просто. Линия Порт-де-Шампре — Пре-Сен-Жерве прямая, без пересадок. Трамбле выходил непосредственно на улице Сантье.
И тут Мегрэ вдруг вспомнил, что дочка Трамбле, Франсина, которую он видел сегодня мельком и не успел как следует разглядеть, уже около года работает в магазине стандартных цен на улице Реомюр. Улица Реомюр идет под прямым углом к улице Сантье. Это на той же линии метро.
— Ты не спишь? — спросила мадам Мегрэ.
— Мне нужно выяснить одну вещь, — ответил он, — может быть, ты знаешь… Очевидно, все магазины стандартных цен принадлежат одному и тому же тресту и работают по единому расписанию. Ты ведь как-то ходила в такой магазин на авеню Республики…
— Что же тебя интересует?
— В котором часу они открываются?
— В девять…
— Ты это точно знаешь?
Ответ доставил ему, по-видимому, такое удовольствие, что, прежде чем наконец уснуть, он замурлыкал себе под нос какую-то песенку.
— А мать ничего не сказала?
Было четверть десятого утра, и Мегрэ сидел у себя в кабинете, слушая только что вернувшегося Люка, еще не успевшего снять соломенной шляпы.
— Я объяснил ей, что вам нужны какие-то дополнительные сведения, но что вы не хотите докучать ей в такую тяжелую минуту и поэтому сочли более уместным побеспокоить дочь.
— А что дочка?
— Мы приехали на автобусе, как вы велели. Мне кажется, она немножко нервничает. Все пыталась узнать, зачем вы ее вызываете.
— Скажи, пусть войдет.
— Там с вами хочет поговорить еще какой-то пожилой господин.
— После… Вели подождать… А кто он?
— Какой-то торговец с Луврской набережной… Он хочет вам что-то сообщить, и притом непременно лично…
Парило так же, как и накануне. Над Сеной серебрилось лучистое марево, окутывая легкой дымкой вереницы плывущих судов.
Франсина вошла, одетая в строгий темно-синий костюм и белую полотняную блузку. Очень миловидная, очень молоденькая девушка. Белокурые локоны, красиво оттененные кокетливой красной шляпкой, высокая, четко обрисованная грудь. Со вчерашнего дня у Франсины, должно быть, еще не было времени купить себе траурное платье.
— Садитесь, мадемуазель… Если вам жарко, я охотно разрешаю вам снять жакет…
Над верхней губкой у нее выступили бисеринки пота.
— Вчера ваша матушка сказала мне, что вы работаете продавщицей в магазине стандартных цен на улице Реомюр… Если не ошибаюсь, это тот магазин, что у Севастопольского бульвара, налево, не так ли?
— Да, мосье…
Губы у нее задрожали, и Мегрэ показалось, что она хочет ему что-то сказать, но не может решиться.
— Магазин открывается в девять часов утра, не правда ли? И он расположен неподалеку от улицы Сантье, куда ваш отец — как это считалось — ездил каждое утро на работу. Вы, наверно, нередко проделывали этот путь вместе…
— Всего несколько раз…
— Вы уверены в этом?
— Иногда случалось, конечно…
— И вы расставались с отцом у места его службы?
— Да, неподалеку… На углу…
— Так что у вас никогда не возникало никаких подозрений?
Он тихонько попыхивал своей трубкой и с самым невинным видом смотрел в это юное личико, на котором теперь отражалось такое смятение и тревога.
— Я уверен, что столь молодая особа, как вы, не позволит себе говорить неправду полиции… Вы хорошо понимаете, что это могло бы кончиться для вас неприятностями, тем более в такую минуту, когда мы делаем все от нас зависящее, чтобы разыскать убийцу вашего отца.
— Да, мосье.
Она достала из сумочки носовой платок, приложила его к глазам и тихо всхлипнула, вот-вот готовая расплакаться по-настоящему.
— У вас красивые серьги…
— Ах, мосье…
— Нет, действительно, очень красивые. Разрешите? Право, можно подумать, что у вас уже есть поклонник.
— О, что вы, мосье!
— Они золотые, и эти два граната в них — настоящие.
— Нет, мосье… Мама тоже думала, что настоящие, но…
— Но?
— Я ей сказала, что нет…
— Потому что вы купили эти серьги сами?
— Да, мосье.
— Значит, вы не отдавали жалованья родителям?
— Отдавала, мосье. Но было решено, что деньги за сверхурочные я буду оставлять себе…