Бедные-несчастные
Шрифт:
— Нет, нет. Простите мою задумчивость; вам нужны деньги, и вы их получите — достаточно, чтобы с удобствами вернуться в Шотландию, когда захотите, но сегодняшний вечер вы проведете в моем доме на правах гостьи. И не благодарите меня. Вы предпочитаете заработанные деньги подаркам. Очень хорошо. Вы получите их в уплату за помощь, подобную той, какую вы мне уже однажды оказали. Слушайте же!
Сегодня вечером я выступаю перед маленькой, воистину избранной аудиторией — герцогом Германтским (человеком подлинно высокой культуры) и еще двумя-тремя лицами, чьи имена ничего вам не скажут. Это политики — искатели острых ощущений, которые любят строить из себя интеллектуалов. В конечном счете выступление принесет науке пользу, привлекая к моим исследованиям внимание людей, распоряжающихся денежными фондами. Сегодня я опрашиваю под гипнозом одну крестьянку, религиозную истеричку, не столь, увы, интересную, как Жанна д'Арк или вы, мадемуазель Бакстер. Я попрошу вас оживить вечер рассказом (под гипнозом, разумеется, и в ответ на мои вопросы) кое о чем из того, что вы мне сейчас поведали.
— О чем оке именно? — спрашивает Белл.
— Расскажите им, как вы радовались жизни, пока не увидели Александрию, какое положительное наслаждение доставляло вам существование, не омраченное чувством вины и страхом смерти. Расскажите им в вашей чудесной неакцентированной манере, как на вас подействовал вид несчастных детей, и, Бога ради, не сдерживайте слез. Расскажите, как вы излили душу вашему спутнику и какое действие произвел на вас вкус его крови. Опишите, наконец, ваш нынешний взгляд на состояние человечества. Будьте кем вам вздумается — социалисткой, коммунисткой, анархисткой, — честите буржуазию, денежных тузов, аристократию, не щадите далее королевских фамилий! Знаете вы что-нибудь о королевских фамилиях?
— Мне говорили, что королева Виктория — самовлюбленная старая дама.
— Прелестно! Это им понравится. Я буду перемежать ваши слова своими комментариями на беглом французском; не обращайте на них внимания. В конце концов, вы ведь будете в гипнотическом трансе.
— Вероятно, вы им скажете, что моя жалость к несчастным людям вызвана не находящим выхода материнским чувством?
— Вы это понимаете? Так вы психолог! — воскликнул он со смехом. — Но не говорите этого сегодня вечером! В основе общества лежит разделение труда. Я лектор, вы — иллюстративный материал. Почтенная публика будет недовольна, если кто-нибудь, кроме великого Шарко, будет высказывать суждения. Кстати, я обещаю сохранить в тайне ваше имя. И можете не называть имен ваших друзей. Как-никак, вы ведь англичанка. .Сдержанность у вас в крови, и всем известно, что под гипнозом с человеком нельзя ничего сделать против его воли. Ну как?
Стало быть, сегодня вечером я вновь буду ему ассистировать, а завтра отправлюсь домой, но письмо отошлю сегодня, чтобы ты знал, что Белл, которая к тебе возвращается, — уже не та сомнамбулическая искательница наслаждений, что сбежала с бедным старым Парнем. Ты должен еще мне ответить на трудные вопросы. Ты должен мне объяснить, как делать добро и не паразитировать. И Свечке это объясни, ведь раз он и Беел скоро соединятся на всю жизнь, они будут трудиться бок о бок. Передай моему милому Свечке: его свадебный колокол-Белл больше не думает, что он должен делать все, о чем она трезвонит. Передай ему также, что в одном Милли Кронкебилъ быча неправа: я не буду ему лучшей женой из-за разнообразия, испробованного в «Notre-Dame», разве что ему понравится видеть меня лежащей пластом и ошеломленно бормочущей «Formidable!"^ на разнообразные голоса.
А пока всего самого-самого лучшего вам обоим
От той, кого вы любите, —
Дин-дон-Белл.
P.S. Поласкайте за меня кошечек, погладьте собак, поцелуйте Мопси и Флопси.
— Ну, Свечка, — сказал Бакстер, положив письмо и улыбнувшись мне, — тебя не страшит предстоящее возвращение этой поистине сногсшибательной партнерши? Вспомни о судьбе Данкана Парринга!
Я был слишком обрадован, чтобы обижаться на его покровительственные шуточки. Мое сердце билось учащенно. Железы внутренней секреции выбрасывали в кровь соки столь возбуждающие (я чувствовал, как они это делают!), что мышцы мои расширились и я ощутил в себе силу нескольких здоровых мужчин.
— Нет, Бакстер! Меня не страшит ничего, что исходит от моей Беллы. Она добрая женщина и превосходно разбирается в людях. Стоит ей пожать кому-нибудь руку, и она уже проникла в тайники его души. В Парринге она почувствовала самовлюбленного, распаленного самца и повела себя с ним в точности так, как он хотел. По глупости своей он возжелал беспрерывных восторгов. Не ее вина, что этого не может выдержать никакой организм. Я — девственник. Мои восторги с ней будут чередоваться с более мягкими и умеренными проявлениями чувства. Главный удар примешь ты, Бакстер. Если ты не объяснишь ей, как мистер и миссис Свичнет могут усовершенствовать мир, ты ее горько разочаруешь и наш брак расстроится. Тебя-то все это не страшит?
— Нет. Я покажу вам пути совершенствования мира, ясно обозначаемые вашими характерами и склонностями… Что это там?
Время было чуть после полуночи. Как и в ту ночь, когда Белла нас покинула, шторы были раздернуты и в окно светила луна, которую время от времени закрывало несущееся облако. Мы услышали, как внизу в замке повернулся ключ, открылась и закрылась входная дверь, услышали легкие быстрые шаги по ступенькам. Я поднялся ей навстречу, дверь кабинета распахнулась; Бакстер остался сидеть. Она стояла передо мной с похудевшим и резче, чем раньше, очерченным лицом, но с такой же восхищенной и восхитительной улыбкой. Ее дорожный жакет был расстегнут, и я увидел распоротую и вновь зашитую подкладку, увидел на лацкане мою жечужинку. Белла рассмеялась, проследив за моим взглядом, а потом сказала:
— Как хорошо, что вы оба еще не спите и в комнате ничего не изменилось — кроме вот этого. Тут что-то новенькое.
Она подошла к камину и принялась разглядывать стоящую на нем хрустальную вазу с крышкой. В ней хранились наши «затычки».
— Любви вещественный залог! — вскричала она. Сняв крышку, взяла одну, разгрызла в порошок крепкими белыми зубами, проглотила и, распахнув нам навстречу объятия, воскликнула:
— О Бог мой и Свечка моя, как приятно вернуться домой, но что у вас там внизу имеется съестного? Сластями голодную женщину не накормишь. Этому меня научил Данкан Парринг, как и тому, что означает шрам у меня на животе.
Это повернуло ее мысли в другую сторону. Вдруг она пристально посмотрела на Бакстера, черты ее лица еще больше заострились, зрачки увеличились на всю ширину радужных оболочек.
— Где мой ребенок, Бог? — спросила она.
19. Моя самая короткая глава
Не появись Белла так скоро вслед за письмом, Бакстер, я думаю, подготовил бы ответ на этот вопрос; но, прозвучав неожиданно, он вызвал в моем друге ужасную перемену. Не знаю даже, отхлынула кровь от его пергаментно-желтого лица или прилила к нему: в две секунды оно сделалось серо-лиловым. Капли пота, внезапно его усеявшие, не стекали вниз, а летели во все стороны, потому что Бакстер даже не дрожал — он вибрировал. Его мешковатая одежда оставалась неподвижной, но контуры ботинок, ладоней и головы стали размытыми, как линия звучащей гитарной струны. И все же он ей ответил. Из скорбной расселины в огромной, смутно очерченной голове послышался тягучий, гулкий, металлический голос; каждое слово, оставаясь слышным, приглушалось собственным эхом.
— СОБЫТИЯ. ИЗ-ЗА. КОТОРЫХ. У. ТЕБЯ. В. ГОЛОВЕ. ПОЯВИЛАСЬ. ТРЕЩИНА. ТАКЖЕ. ЛИШИЛИ. ТЕБЯ. ТВОЕЙ… ТВОЕЙ… ТВОЕЙ… ТВОЕЙ… Тишина. Его рот силился произнести слово, но воздуха не хватало. Сквозь щель между зубами я увидел язык, поднятый к небу, и понял, что слово начинается с «ж» — жизни. Половина его мозга пыталась поведать Белле правду о ее происхождении, другая половина, подобно мне, страшилась этой попытки.
— Твоей дочери, Белла! — крикнул я. — Удар, из-за которого ты потеряла память, убил ребенка у тебя в чреве!