Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория
Шрифт:
Стали дожидаться новых элегий. И скоро появилась элегия о болезни Делии.
Помни, я тот, кто тебя во время тяжелой болезни Спас (это ведомо всем) жаркой молитвой своей: Сам вкруг постели твоей курил очистительной серой В час, как звучал над тобой заговор ведьмы седой; Сам я, чтоб страшные сны тебе не вредили, старался: Сыпал священнойНу, и так далее…
Этой элегии в амории особенно обрадовались, так как обнаружили в ней множество «улик», или примет, а также признание, — это ведомо всем. И тотчас, разделив между собой римские кварталы, стали разыскивать женщин, недавно перенесших тяжелую болезнь, окуриваемых серой, ошептываемых ведьминскими заговорами, осыпаемых священной мукой и далее по приметам. Одиннадцать женщин обнаружили. И трое из них показали, что, дескать, во время болезни их, среди прочих, навещал прославленный красавец и поэт Альбий Тибулл. Однако два показания были тут же отвергнуты, так как слуги болевших, как выяснилось, никакого Тибулла в доме не видели. Лживым оказалось и третье свидетельство, поскольку тщательное расследование выявило, что слугам велели врать про Тибулла и про его ухаживания за больной госпожой. — Делия опять ускользнула!
Но скоро появилась элегия о муже.
Сколько я раз, под предлогом взглянуть на кольцо или жемчуг, Помню, тебя не таясь, руку ее пожимал; Сколько я раз тебя побеждал, вином усыпляя, Сам же расчетливо пил, в чашу подбавив воды.И розыски возобновились с прежним рвением. Делию теперь пытались вычислить посредством обманутого мужа. И, видимо, разыскивая, расспрашивая, цитируя элегию и указывая на детали, переусердствовали. Потому что почти одновременно два уважаемых отца семейства — сенатор и всадник — явились к претору и подали на развод, обвинив своих жен в прелюбодеянии с Тибуллом. А третий — не всадник и не сенатор, но очень состоятельный ростовщик-вольноотпущенник — на форуме и на Марсовом поле, у театра Помпея и возле Большого цирка стал радостно объявлять встречным и поперечным, что женушка его принимает у себя красавца-поэта, что ей он посвящает свои элегии, что он, банкир, в отличие от заносчивых аристократов, не ханжа и не лицемер, а потому искренне дружит и весело бражничает с Тибуллом и теще своей статую готов поставить на форуме за то, что она заманила к нему в дом «дружищу Альбия» и свела его с этой Мелией, Белией, или как ее — ну, в общем, с той, которая воспевается в элегиях и которая на самом деле его жена… Статую теще он запросто мог поставить, потому как некоторое время деньги стали занимать именно у него, несмотря на высокие проценты.
Тибулл, как и всегда, сохранял полную невозмутимость. Суду, в который его вызвал один из разводящихся, представил убедительные доказательства своей невиновности, — это было нетрудно сделать, имея своим защитником Мессалу, а также учитывая тот факт, что дом истца он ни разу не посетил, и, стало быть:
Пусть не лежит, распустив платье на голой груди, Пусть не дурачит тебя и, в вино обмакнувши свой пальчик, Пусть не рисует тайком знаков она на столе…— Такого никак быть не могло, поскольку он никогда не пировал с обвинителем и в глаза не видывал его жены, ни всю ее целиком, ни даже ее блудливого пальчика.
В амории же долго смеялись над этими событиями. А потом решили наконец подвести итог и предложить версии.
Версии были разные. Мессала объявил, что Тибулл заточил Делию в деревне и там ее тщательно скрывает от друзей, дабы никто из них, и он, Мессала, в первую очередь, не мог ее соблазнить и похитить у Тибулла. Версия малоубедительная по многим признакам, и прежде всего потому, что Мессала высказал это соображение крайне шутливым тоном, и видно было, что он подтрунивает над чересчур серьезными членами амории.
Корнут заявил, что Делия была у Тибулла до его отъезда на Восток, а после его возвращения с Керкиры Делия заболела и умерла, но он, Тибулл, не может смириться с ее смертью и, вспоминая о своей возлюбленной, описывает ее так, как если бы она была жива.
Эмилий же Макр — не путай его с Макром Помпеем, нашим одноклассником — Эмилий, сам поэт и самый старший в амории (ему тогда исполнилось сорок лет), возразил, что Делия не умерла, она обиделась на Тибулла, когда он уехал в Сирию; когда он вернулся, в отместку ему своим возлюбленным сделала другого человека; он же, горделивый красавец, изысканный аристократ и истинный поэт, решил в воображении своем и в элегиях своих создать образ женщины, которая никогда ему не изменит и никогда его не покинет.
Тибулл при этом консилиуме присутствовал, таинственно молчал и загадочно улыбался.
Но скоро стали появляться новые элегии. В первой говорилось о подлой сводне и богатом любовнике, который завелся у Делии. Во второй Тибулл обращался к мужу возлюбленной и требовал, чтобы тот следил за своей женой. В третьей поэт сетовал на то, что не может отвлечься с другими женщинами. То есть красочно и последовательно описывались измена Делии, ее отдаление от Тибулла, его, Альбия, страдания и попытки избавиться от злосчастной любви.
Вардий выполз из кресла, подкрался ко мне и, заглядывая мне в глаза, почти зашептал:
XVI. — А вот мое мнение, мальчик. Этой Делии вообще не существовало. Тибулл придумал и воспел ее, чтобы мистифицировать своих друзей и прославить себя и свою поэзию.
Еще ближе склонившись ко мне, Вардий продолжал:
— Но Мотылька эта тайна притягивала. Ведь он, охваченный Фанетом, гонялся за призраками. А тут на его глазах и в его присутствии взрослый мужчина — Тибулл был на девять лет старше Пелигна — воин-красавец, столичный аристократ, покоритель женских сердец сам создавал и воплощал в поэзию мечту и призрак, который заворожил не только юного виночерпия и других членов амории, но и весь Рим от Авентина до Пинция, от Эсквилина до Яникула.
Вардий взял меня за подбородок, стал гладить по щеке и продолжал:
— Завороженный и влюбленный, Мотылек повсюду следовал за Тибуллом, упивался его элегиями, бредил его Делией. Пока однажды…
Правой рукой продолжая гладить меня по лицу, левой рукой Вардий стал распускать пояс на моей тунике.
— Однажды, когда, по установившемуся у них обычаю, Мотылек после вечерней трапезы на Квиринале проводил красавца-поэта до его дома на Авентине, Тибулл пригласил его зайти, еще в атриуме принялся целовать в шею и в губы…
Тут Вардий влажно поцеловал меня в шею и одновременно распустил на мне пояс.
— А потом, как пушинку, подхватил на руки, принес к себе в спальню, уронил на постель…
Отпрянув от меня, Вардий резким движением задрал мне тунику. Я в ужасе оттолкнул его руки, вскочил и отдернул тунику вновь на колени.
А Вардий захохотал, захлопал в ладоши, на несколько шагов отступил в сторону и, насмешливо меня разглядывая, ласково сообщил:
— Не знаю, чем у них кончилось дело. Мотылек мне до конца никогда не рассказывал. А когда я приставал к нему с вопросами, поворачивался и уходил.