Бедолаги
Шрифт:
Стена мощная, выкрашенная красной краской, подмигивают огоньки башни и крана над крышей вокзала Сент-Панкрас за нею. Только теперь Изабель заметила, что на мрачных развалюхах до сих пор сохранились вывески тут кафе, там небольшой отель, игровой салон, брошенные несколько десятилетий назад, а то и раньше; окна если не забиты, то разбиты, тротуары в рытвинах. Элистеру удалось вызвать такси, и теперь они спорили с Якобом, стоит ли дожидаться полиции.
— Рехнулся, что ли? На твою жену напали, а ты даже заявления не напишешь?
Подъехало такси. Все трое подавлены и сконфужены, Изабель сосредоточенна. Как разобраться, что же произошло в эту минуту, отчего нарушился привычный ход вещей? Они ехали в северную часть города, Энтони назвал шоферу адрес клуба
Она пыталась восстановить в памяти лицо того человека, глаза на расстоянии ладони от ее лица, сравнивала его с Джимом, напилась и разгулялась. Элистер спросил, было ли ей страшно, а она ответила — нет, нет.
Все это стало каким-то нереальным, — призналась Изабель, хотя прошло всего часа два, не больше. А утром покажется полным абсурдом. Такие сюжеты уже через день превращаются в забавные истории, и вот бы рассказать эту историю Андрашу, жаль, что они созваниваются так редко.
На другой день она позвонила-таки в бюро, и трубку взяла Соня, потому она и доложила все Соне, а та только спросила, как вел себя Якоб, но тут рассказывать было почти нечего. Утром он, все еще расстроенный, дождался ее пробуждения. И твердил, как ненавидит насилие, как он ненавидит насилие, и действовал ей на нервы, хотя теперь она об этом жалеет. Спрашивала себя, слышит ли Якоб, замечает ли соседей, неужели никогда не замечал? Или нарочно не замечал оттого, что ненавидит насилие, не желая допускать в свой мир все, к чему чувствует отвращение? Не здесь ли трещинка, открывшая путь волнениям, разочарованию?
Тихо, тишина. Изабель слонялась по квартире, где ничего не переменилось. Работать не хотелось, и она оделась, дошла до метро и поехала на Кингс-Кросс, где шум, где стройка, люди, движение. Где газетные киоски, туристы, попрошайки, где служащие поспешно покидают здание вокзала, торопясь по делам, где целые семейства с взволнованными лицами тащат чемоданы. Одна рослая женщина с короткими светлыми кудряшками радостно бросилась к ожидавшему ее человеку, они обнялись; невысокий, с крупной головой человек чем-то напоминал Андраша. В тот день на Йорк-Уэй было тихо, даже на автобусной остановке никого. При свете солнца дома выглядели еще более запущенными, чем ночью. Вдруг вдалеке что-то сверкнуло, что? Солнечный зайчик от оконного стекла? Одинокое корявое дерево качалось на ветру, на асфальте валялся бумажный пакет. Она жадно ловила взглядом все, что видела вокруг, крановщика в защитной каске высоко вверху, красную стену. Резко взвыла сирена, погудела и умолкла. У дома, откуда вышли пятеро мужчин, Изабель остановилась. И то, что сидело занозой внутри, пропало. Всего лишь брошенный квартал, его сносят и отстраивают заново. Она пошла дальше по улочкам, не чувствуя в себе готовности примириться с тем, что все-таки не произошло, не случилось, и было по-летнему тепло, и ноги у нее в пыли.
Когда она свернула за угол, Джим тотчас ее узнал, возмутился и разозлился: нечего ей тут делать, на его старой территории, которой он так долго избегал, на этих улицах, по которым ходила Мэй и он вместе с Мэй. И тут вдруг она. Одергивает юбку.
Он нашарил пачку сигарет в кармане брюк, закурил. «Ага, шпионит за мной!» — догадался Джим, когда она остановилась на углу Филд-стрит, будто кого-то ждет.
Старая квартира пуста, и торговца овощами больше нет, и ни у кого не спросишь, только леса на фасаде, и защитная сетка хлопает по металлической стойке. Из котлована доносятся глухие звуки, будто ударный инструмент пытается перекрыть шум движения. Джим бросил окурок в водосток, вытащил из пачки новую сигарету.
Она приближалась с нерешительным, глуповатым выражением лица, она явилась туда, где он ищет Мэй, споткнулась, резко тряхнула
Но вид у него взбешенный. Она хотела было что-то объяснить, но зачем? Это ведь он тут ждал, он ее выследил! И задала какой-то нелепый вопрос, мол, не здесь ли он был той ночью, и оказалась явно разочарована, когда он выпустил ее из рук, отступил на шаг и расхохотался. Вот он стоит, майка в обтяжку, под ней играют мускулы на широкой груди, и опять он развернулся, бросил через плечо: «Увидимся!» — то ли обещание, то ли угрозу, и ушел скорым шагом.
«Филд-стрит», — прочитала на табличке Изабель, сконфуженная и разочарованная. Где-то допущена ошибка. Надо вернуться в начало, скорее отмотать историю назад, а уж потом стереть или сохранить. А тут что, пустая улица, хотя и светлая, но необитаемая, и Изабель пошла прочь, сначала медленно, потом быстрее и быстрее, на Юстон-роуд и дальше на запад, побежала по Уоррен-стрит, пробиваясь сквозь людскую толчею. Торговцы газетами, торговцы ремешками, служащие, туристы, кто-то уронил букет, и цветы растоптали, вдруг Изабель оказалась в окружении четырех школьников, съехавшие мятые воротнички, улыбки на лицах, какой-то человек нес перед собой контрабас и на ходу задел им Изабель, слезы боли и обиды выступили у нее на глазах. Вырвавшись наконец из всей этой сутолоки, она увидела, как торговка цветами вынимает последние букеты из ведер, как другая, помоложе, собирает ведра, одним махом выливает воду на мостовую, и она почему-то знакома Изабель, только стала тоненькой, даже тощей, а когда выпрямилась и обернулась, Изабель разглядела ее лицо, рассеченное шрамом от виска до подбородка, огненно-красным и уродливым шрамом. Как будто мало самой раны, так еще и залечить не сумели. Меченое лицо, запечатлевшее всю злобу людскую. «А может, несчастный случай?» — понадеялась Изабель. Охваченная ужасом, она не заметила, что старшая цветочница за нею наблюдала; та подошла с видом гневным и презрительным и, не сказав ни слова, движением руки отогнала Изабель, как гонят разинувшего рот ребенка.
Покраснев от стыда, Изабель побежала дальше, мимо каких-то магазинчиков, мимо кафе и зеленой скамейки перед входом, мимо огромной клиники для слепых, и вот уже от Якоба ее отделяет одна только улочка, и вот она, большая дверь с кованой решеткой.
25
Якоб вошел в кабинет Бентхэма, держа обеими руками целую стопку папок, документов, ксерокопий, и плечом закрыл дверь. Бентхэм с некоторым любопытством поднял глаза; он сидел за письменным столом и крутил в руках какую-то фигурку.
— Посмотрите-ка! Нет, сначала положите куда — нибудь документы. — И Бентхэм указал в глубь помещения. А лучше потрогайте его рукой.
И протянул фигурку Якобу, но тот растерянно стоял посреди комнаты, стараясь не выронить папки.
— Вон там, на секретере, еще есть место, — распорядился Бентхэм.
Якоб обернулся, верхний лист плавно полетел на пол. Деревянная статуэтка оказалась гладкой на ощупь и теплой, однако на ладонь поставить ее было невозможно, держаться прямо Будда никак не хотел.
— Вот именно, — кивнул Бентхэм. — Только пальцами другой руки, чуть подталкивая фигурку, можно добиться равновесия, но зато потом убедишься в его совершенстве. Мне подарила этого Будду одна знакомая из Израиля — единственное наследство, доставшееся ей от отца. А тот был директором Восточноазиатского музея в Кельне и владельцем большой частной коллекции. К счастью, вторым браком он женился на арийке, потому и выжил, точнее — умер в сорок третьем году от разрыва сердца. А его дочь тогда была уже в Израиле. Я вел ее процесс, но проиграл.