Бег в золотом тумане или Смерть за хребтом
Шрифт:
3. Поехали... – Абдурахманов нас опередил? – Утопленник кормит рыбу, а рыба кормит нас.
Машина, Газ-66 с открытым кузовом, прибыла на час позже условленного времени. К молчаливому неудовольствию Суворова в течение этого часа все марочное вино незаметно перекочевало из оплетенной трехлитровой бутыли в нашу кровь.
Водитель машины (его звали Саид) был родом из Ромита, часто ездил туда из Душанбе и потому хорошо знал места, где паслась милиция. Он легко поверил, что мы едем на недельку-другую в верховья Сардай-Мионы, чтобы провести меня, москвича, родившегося в Таджикистане по запомнившимся в молодости местам. Лейлу ему представили как
– Он спас в Белуджистанской пустыне очень влиятельного шейха, и он отдал ему свою дочь, – серьезно сказал Кивелиди водителю.
– Она его вторая, любимая, жена! – хохотнул Фредди, – первая осталась в Москве.
Лейла, согласно разработанному плану движения сквозь милицейские заслоны, сразу же устроилась в кабине. Чему, естественно, наш улыбчивый красавец-шофер был рад несказанно. Он время от времени украдкой поглядывал на девушку, вызывая у меня чувства, очень похожие на ревность. Не прошло и нескольких минут, как они оживленно обсуждали на фарси климатические особенности Северного Ирана и положение современной женщины в постсоветском Таджикистане.
– Хохотушка у него широкая, – с пониманием улыбнулся Сергей, перехватив мой косой взгляд в сторону кабины, – смотри, не прозевай девчонку – умыкнет черноусый!
Но, мельком увидев в окне мою хмурую физиономию, Лейла почувствовала мои частнособственнические настроения и нежным взглядом легко изменила их в лучшую сторону.
И вот мы, наконец, погрузились. На скамейке правого борта уселись Сергей и Юра, напротив – мы с Фредди. В проходе громоздились рюкзаки, на них лежали удочки и сачок.
Первый блок-пост был на Оржабадской развилке. Уже издали мы увидели двух милиционеров, пивших чай под тутовым деревом. Они сидели за раскладным столом на ящиках из-под помидоров. На нем, соседствуя с облупленным фарфоровым чайником, пиалами, кусками лепешки и рассыпанным сушеным урюком лежал автомат. Как и было задумано, Саид остановился сам. Мы с Сергеем, не спеша, подошли к милиционерам, поздоровались и спросили, нет ли каких-нибудь запретов на передвижение машин, и сможем ли мы проехать до Хушона.
– Зачем Хушонедешь? – с подозрением спросил один из милиционеров (тот, который был толще).
– Зачем в горы идут, дорогой? Рыбка ловить, водка пить, – ответил я, коверкая по-местному слова, – там мой друг живет, Бабек – давно в гости звал.
– Бабек? Маленький такой? – отерев пот с лица, засмеялся страж порядка и показал ладонью рост, обидный даже для лилипута. – Мой родственник. Очень русский девочка любит, ха-ха-ха! Ладно, езжай. Там, на Ёсе пост. Жадный очень. Дай ему пятьдесят тысяч. Есть? Только мелкими. Крупные увидит, подумает, что богатые вы, и все перевернет, что хочет возьмет и назад отправит. Привет от меня передай. Скажи, Ахмедов – твой друг. Откуда такой красивый девочка? – заинтересованно кивнул он в сторону кабины.
– Его жена, – одобрительно похлопал меня по плечу Сергей, – из Ирана привез, Хоменеи – тесть его. Милиционер с недоверием посмотрел на меня, потом понимающе улыбнулся и, отпуская, махнул рукой.
Река Ёс впадает в Кафирниган там, где широкая Гиссарская долина сужается в довольно узкое ущелье. Езды до нее было минут тридцать. Забравшись в кузов, мы рассовали предназначенную для взятки мелочь по ближним карманам, и с хмурым видом принялись ждать встречи с местным Прокрустом. Но, к нашей всеобщей радости, она не состоялась – пост был пуст. Мы, чуть замедлив ход, пронеслись мимо него по узкой, застланной маревом дороге в твердой уверенности, что жизнь прекрасна и удивительна. Круто вверх уходили рыжие, опаленные летом горы, внизу, под шоссе, бухтел и пенился голубой Кафирниган, впереди, на слиянии составляющих его рек Сорво и Сардай-Мионы, был Ромит.
Когда мы бесповоротно поверили, что удача на нашей стороне, где-то вверху, слева и чуть сзади, за хребтиком, параллельным автомобильной дороге, послышалось характерное вертолетное тарахтение. Оно, притягивая наши глаза и уши, сопровождало нас с небольшими перерывами целых десять минут. И этих бесконечных минут хватило с лихвой, чтобы последние крохи оптимизма безвозвратно растаяли в ослепившей нас неимоверной голубизне неба.
Только перед Кальтучем мы, наконец, увидели злополучную тарахтелку. Это была бело-голубая Ми-восьмерка.
– Ну, братцы, у меня душа в пятки ушла! – с улыбкой признался повеселевший Сергей. Это не они. Не Абдурахманов. Живем, братцы!
– Свернули они на север, там, где наши вертолетчики всегда сворачивали... – покачал я головой. – Уходя на Кумарх... А что касается Ми-восьмерки... У него, у Абдурахманова твоего, нет выхода. Пилот Ми-четверки сам мог найти другую машину...
– Сейчас в душанбинском вертолетном отряде штук десять вертушек, – вступил в разговор Житник. – И все они летают каждый день. Так что вам, слабонервным, в принципе светят десять инфарктов. На каждого.
– Юрка прав, – сказал я, потирая шею, уставшую помогать глазам сканировать небо. – Если мы не забудем навсегда об Абдурахмановской вертушке и будем все время крутить задранными головами, то вляпаемся во что-нибудь на земле...
Мы въехали в узкие, петляющие улицы Ромита ровно в три часа дня и без остановки промчались мимо продовольственного магазина, последнего магазина на трассе Душанбе – Кумарх. Пока он не скрылся за поворотом, я провожал его глазами как старого доброго знакомого... В эпоху расцвета геологоразведочных работ кодекс чести полевого люда предписывал оставлять в его винном отделе последнюю копейку, или точнее, последние 3-62 или рубль-27 [40] . Еще пара поворотов и мы выскочили на финишную перед шлагбаумом прямую.
40
Цена бутылки таджикского портвейна советского разлива.
Простреленный в нескольких местах шлагбаум из двухдюймовой металлической трубы был задран высоко вверх, и было понятно, что долгие годы им никто по назначению не пользовался. Перед домиком смотрителя стоял человек. Когда мы подъехали, он заулыбался и жестами пригласил попить чаю.
Мы высыпали из машины, вошли в домик, уселись на широкой, от стены до стены, тахте [41] . На достархaне лежал обычный чайный набор: сушеный урюк и тутовник россыпью, пропыленный сахар-рафинад, давленая и оплавившаяся дешевая карамель с невзрачными, накрепко прилипшими обертками. Мы добавили к этому натюрморту пачку печения, кружок копченой колбасы, несколько помидоров и огурцов, а также буханку теплого еще городского хлеба. В какой-то момент мои глаза встретились с глазами Сергея и Житника и мне, добровольному виночерпию, пришлось идти к машине за коньячным спиртом – после треволнений дороги и небесного тарахтения надо было слегка оттянуться... Нашему хозяину этот поворот событий понравился и, выпив, он предложил нам остаться на ночь:
41
Тахтa – низкий широкий дощатый помост для еды и отдыха.