Потом почесался, подумал прибавил: «Константину Макарычу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу Сидельцы из мясной лавки, которых он рас спрашивал накануне, сказали ему, что письма опускаются почтовые ящики, из ящиков развозятся по всей земле на почтовых тройках пьяными ямщиками звонкими колокольцами. Ванька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо щель Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал Ему снилась печка. На печи сидит дед, свесив босые ноги, и читает письмо кухаркам Около печи ходит Вьюн и вертит хвостом ...
БЕЛОЛОБЫЙ
Голодная волчиха встала, чтобы итти на охоту. Ее волчата,
все трое, крепко спали, сбившись кучу, и грели друг друга. Она об лизала Был их уже и пошла. весенний месяц март, но по ночам деревья трещали от холода, как в декабре, едва высунешь язык, как его начинало сильно щипать. Волчиха была слабого здоровья, мни тельная; она вздрагивала от малейшего шума и все думала о том, как бы дома без нее кто не обидел волчат. Запах человеческих и лошадиных следов, пни, сложенные дрова и темная унавоженная дорога пугали ее; ей казалось, будто где-то за деревьями воют за лесом потемках собаки. стоят люди и Она была уже не молода и чутье у нее осла бело, так что, случалось, лисий след она при- нимала за собачий иногда даже, обманутая чутьем, сбивалась дороги, чего нею ни когда не бывало молодости. По слабости здоровья она уже не охотилась на телят й крупных баранов, как прежде, уже далеко обходила лошадей жеребятами, питалась одною падалью; свежее мясо ей приходилось кушать очень редко, только весной, когда она, набредя на зайчиху, отнимала нее детей или забиралась к мужикам в хлев, где были ягнята. верстах четырех от ее логовища, почто вой дороги, стояло зимовье. Тут жил сторож Игнат, старик лет семидесяти, который все кашлял -и разговаривал сам собой; обыкновенно ночью он спал, а днем бродил по лесу с ружьем-одностволкой и посвистывал на зайцев. Должно быть, раньше он служил механиках, потому что каждый раз, прежде чем остановиться, кричал себе: «Стоп, машина!» прежде, чем пойти дальше: «Полный ход!». При нем находилась громадная черная собака неизвестной породы, по имени Арапка. Когда она забегала далеко вперед, то он кричал ей: «Задний ход!» Иногда он пел и при этом сильно шатался часто падал (волчиха думала, что это от ветра) и кричал: «Сошел с рельсов!» Волчиха помнила, что летом и осенью около зимовья паслись баран и две ярки, и когда она не так давно пробегала мимо, то ей послышалось, будто хлеву блеяли. И теперь, подходя к зимовью, она соображала, что уже март и, судя по времени, в хлеву должны быть ягнята непременно. Ее мучил голод, она думала о том, с какою жадностью она будет есть ягненка, и от таких мыслей зубы у нее щелкали и глаза светились потемках, как два огонька. Изба Игната, его сарай, хлев и колодец были окружены высокими сугробами. Было тихо. Арапка, должно быть, спала под сараем. По сугробу, волчиха взобралась на хлев и стала разгребать лапами мордой соломенную крышу. Солома была гнилая и рыхлая, так что волчиха едва не провалилась; на нее вдруг прямо в морду пахнуло теплым паром запахом навоза овечьего молока. Внизу, почувствовав холод, нежно заблеял ягненок. Прыгнув дыру, волчиха упала передними лапами и грудью на что-то мягкое теплое, должно быть, на барана, и в это время хлеву что-то вдруг завизжало, залаяло и залилось тонким, подвывающим голоском, овцы шарахнулись к стенке, и волчиха, испугавшись, схватила что первое попалось зубы и бросилась вон . Она бежала, напрягая силы, это время Арапка, уже почуявшая волка, неистово выла, кудахтали зимовье потревоженные куры, Игнат, выйдя на крыльцо, кричал: — Полный ход! Пошел свистку! И свистел, как машина, и потом — го-го-го-го! И весь этот шум повторяло лесное эхо. Когда мало-помалу все это затихло, волчиха успокоилась немного и стала замечать, что ее добыча, которую она держала зубах и волокла по снегу, была тяжелее и как будто тверже, чем обыкновенно бывают эту пору ягнята; и пахло как будто иначе слышались какие-то странные звуки Волчиха остано- вилась и положила свою ношу на снег, чтобы отдохнуть и начать есть, вдруг отскочила отвращением. Это был не ягненок, а щенок, черный, с большой головой на высоких ногах, крупной породы, таким же белым пят ном во весь лоб, как у Арапки. Судя по манне- рам, это был невежа, простой дворняжка.
Он облизал свою помятую, раненую спину и, как ни чем не бывало, замахал хвостом и залаял на волчиху. Она зарычала, как собака, и по бежала от него. Он за ней. Она оглянулась и щелкнула зубами; он остановился недоумении и, вероятно, решив, что это она играет ним, протянул морду по направлению зимовью и залился звонким радостным лаем, как бы приглашая мать свою Арапку поиграть ним и с волчихой. Уже светало, когда волчиха пробиралась себе густым осинником, то было видно отчетливо каждую осинку, уже просыпались тетерева часто вспархивали красивые петухи, обеспокоенные и лаем щенка. неосторожными прыжками «Зачем это он бежит за мной? — думала волчиха досадой. — Должно быть, он хочет, чтобы его съела». Жила она волчатами неглубокой яме; года три назад во время сильной бури вывернуло с корнем высокую старую сосну, отчего образовалась
эта яма. Теперь на дне ее были старые листья и мох, тут же валялись кости бычьи рога, которыми играли волчата. Они уже проснулись и все трое, очень похожие друг на друга, стояли рядом на краю своей ямы и, глядя на возвращавшуюся мать, помахивали хвостами. Увидев их, щенок остановился поодаль долго смотрел на них; заметив, что они тоже внимательно смотрят на него, он стал лаять на них сердито, как на чужих. Уже рассвело взошло солнце, засверкал кругом снег, а он все стоял поодаль и лаял. Волчата сосали свою мать, пихая ее лапами тощий живот, а она в это время грызла лошадиную кость, белую и сухую; ее мучил голод, голова разболелась от собачьего лая, хотелось ей броситься на непрошенного гостя разорвать Наконец, его. щенок утомился и охрип; видя, что его не боятся и даже не обращают на него внимания, он стал несмело, то приседая, то подскакивая, подходить волчатам. Теперь, при дневном свете, легко уже было рассмо - треть его Белый лоб у него был большой, а на лбу бугор, какой бывает очень глупых собак; глаза ,были маленькие, голубые, туск- лые, выражение всей морды чрезвычайно глупое. Подойдя к волчатам, он протянул вперед широкие лапы, положил на них морду и начал: — Мня, мня нга-нга-нга! Волчата ничего не поняли, но замахали хвостами. Тогда щенок ударил лапой одного волчонка по большой голове. Волчонок тоже ударил его лапой по голове. Щенок стал к нему боком и посмотрел на него искоса, по - махивая хвостом, потом вдруг рванулся места сделал несколько кругов по насту. Волчата погнались за ним, он упал на спину и задрал вверх ноги, а они втроем напали на него и, визжа от восторга, стали кусать его, но не больно, а в шутку. Вороны сидели на высокой сосне и смотрели сверху на их борьбу и очень беспокоились. Стало шумно и весело. Солнце припекало уже по-весеннему; петухи, то и дело перелетавшие через сосну, поваленную бурей, при блеске солнца казались изумрудными. Обыкновенно волчихи приучают своих детей к охоте, давая им поиграть добычей; и теперь, глядя, как волчата гонялись по насту за щенком и боролись ним, волчиха думала: «Пускай приучаются». Наигравшись, волчата пошли яму и легли спать. Щенок повыл немного голоду, потом тоже растянулся на солнышке. проснувшись, опять стали играть. Весь день вечером волчиха вспоминала, как прошлою ночью хлеву блеял ягненок и как пахло овечьим молоком, и от аппетита она зубами и не переставала грызть с жадностью старую кость, воображая себе, что это ягненок. Волчата сосали, а щенок, который хотел есть, бегал кругом обнюхивал снег. «Съем-ка его », решила волчиха. Она подошла к нему, а он лизнул ее в морду и заскулил, думая, что она хочет играть с ним. В былое время она едала собак, но от щенка сильно пахло псиной, и, по слабости здоровья, она уже не терпела этого запаха; ей стало противно, и она отошла прочь К ночи похолодело. Щенок соскучился ушел домой. Когда волчата крепко уснули, волчиха опять отправилась на охоту. Как и в прошлую ночь, она тревожилась малейшего шума, и ее пугали пни, дрова, темные, одиноко стоящие кусты можжевельника, издали похожие на людей. Она бежала стороне от дороги, по насту. Вдруг далеко впереди на дороге замелькало что-то темное... Она напрягла зрение и слух: самом деле, что-то шло впереди и даже слышны были мерные шаги. Не барсук ли? Она осторожно, чуть дыша, забирая все в сторону, обогнала темное пятно, оглянулась на него и узнала. Это, не спеша, шагом возвращался себе зимовье щенок белым лбом. «Как бы он опять мне не помешал», поду мала волчиха быстро побежала вперед. Но зимовье было уже близко. Она опять взобралась на хлев по сугробу. Вчерашняя дыра была уже заделана яровой соломой, по крыше протянулись две новые слеги. Волчиха стала быстро работать ногами мордой, оглядываясь, не идет ли щенок, но едва пахнуло на нее теплым паром запахом навоза, как сзади послышался радостный, заливчатый лай. Это вернулся щенок. Он прыгнул волчихе на крышу, потом в дыру и, почувствовав себя дома, тепле, узнав своих овец, залаял еще громче Арапка проснулась под сараем и, почуяв волка, завыла, закудахтали куры, когда на крыльце показался Игнат со своей одностволкой, но уже далеко была от зимовья перепуганная волчиха
— Фюйть! — засвистел Игнат. — Фюйть! Гони на всех парах! Он спустил курок — ружье дало осечку; он спустил еще раз — опять осечка; он спустил третий раз — громадный огненный сноп вылетел из ствола ц раздалось оглушительное «бу! бу!». Ему сильно отдало плечо; и, взявши в одну руку ружье, а в другую топор, он пошел посмотреть, отчего шум Немного погодя он вернулся избу.
— Что там? — спросил хриплым голосом странник, ночевавший у него в эту ночь и разбуженный шумом. — Ничего ... — ответил Игнат. — Пустое дело. Повадился наш Белолобый овцами спать в тепле. Только нет того понятия, чтобы дверь, а норовит все как бы крышу. На медни ночью разобрал крышу и гулять ушел, подлец, крышу. а теперь вернулся и опять разворошил — Глупый.
— Да, пружина в мозгу лопнула. Смерть не люблю глупых! — вздохнул Игнат, полезая на печь.
— Ну, божий человек, рано еще вставать, давай спать полным ходом . . . А утром он подозвал к себе Белолобого, больно отрепал его за уши и потом, наказывая хворостиной, все приговаривал: