Беглец из Кандагара

Холин Александр Васильевич

— Что же делать? — поднял он на Анфису глаза. — Неужели страна умирает и никак не справиться с напастью?

— Что делать, что делать, — проворчала та. — Ладно. Так и быть, скажу. Но только после того, как вернёмся домой. Лады?

— Лады, — согласился Вадим.

Мастерская Алексея Гилярова оказалась довольно вместительным помещением, и там можно было встретить самых разных людей — от дворника до министра. Видимо, людям надоели уже всякие ресторанные, питейные и загульные заведения, которых в Москве развелось столько, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Но самое главное, Алексей Гиляров оказался тем самым продажным московским художником, ринувшимся в Тибет на поиски Шамбалы. Зазеркальное царство ему, как известно, найти не удалось. Зато при переправе через горный Пяндж он, может, случайно, а может быть, с перепугу, попал

в мощный речной поток, и тот унёс его из-под пуль пограничников. Впереди, правда, маячили опасные пороги, но и через них Гилярову удалось благополучно проскочить — такие в воде не тонут. Он выплыл на российский берег гораздо ниже по течению и сразу же бросился в глубь горного массива подальше от границы.

Алексей довольно долго добирался до Москвы, но без излишних эксцессов. Не помешало даже отсутствие документов, что в современной России поначалу казалось невозможным. Алексей, где автостопом, где на электричках, но в итоге добрался-таки до родимого города. В Москве его встретили сердобольные родные, знакомые и очень знакомые, которые помогли утрясти вопросы с документами.

И вот уже Алексей Гиляров стал полноправным гражданином современной России, одним из директоров ООО, выпускающих эликсир молодости с гламурным названием «Виватон». Алексей с ранних лет занимался распространением сомнительного лекарства. Россия всегда была богата доверчивыми лохами и откровенными дураками, старавшимися казаться мудрыми философами и мыслителями, обмануть которых не составляло большого труда. Лёшка таким не противоречил, лишь бы позволяли стричь на своих огородах «капусту».

Художником он был довольно посредственным, но это его нисколько не волновало, потому что, будучи членом Союза художников, он уже урвал себе мастерскую, которую использовал для добычи любимой сердцу «американской капусты». К тому же творчеству как таковому он уделял слишком мало времени, гоняясь за полновесным ощутимым заработком. А искусство в любой своей ипостаси этого не любит и не прощает: будь ты художник, писатель или музыкант. Если поклоняешься Мамоне, то путь настоящего творчества автоматически и бесследно исчезает.

— Да кто ж нынче бобло не любит? — спрашивал он Вадима. — Ты ведь недаром домой вернулся. Значит, тоже должен «капусту» зарабатывать. И чем больше, тем лучше. А то как же!

— Знаешь, Лёша, спасибо, конечно, что ты меня не забыл, но как ты предлагаешь «зарабатывать»?

— Нет ничего проще! — глаза Алексея заблестели. — Ты можешь заработать довольно хорошие бабки на продаже Виватона. Поверь, больше двух десятков лет прошло, а Виватон меня до сих пор выручает. Некоторым он помогает бобло срубить, кому-то — здоровье восстановить. Жалко, Серёга погиб. Он бы помог тебе принять правильное решение.

— Спасибо за заботу, Лёша, только я не совсем нищим домой явился.

— Хорошо, хорошо, — согласился Гиляров. — Я тебя уговаривать не собираюсь. Только у меня ты быстро сможешь подняться в командный состав и снова стать полноправным офицером.

— Это как?

— Очень просто. У меня довольно много должников скопилось. Так вот. Помоги мне вернуть мои деньги. В результате сам заработаешь, мне поможешь, и, думаю, попробуешь Виватоном натереть не только тело, но и голову.

От предложения Гилярова попахивало явным скотством, но Вадим обещал Анфисе ни в коем случае не ссориться с деловым художником. Беглец исподлобья посмотрел на Алексея и неожиданно предложил:

— Хорошо, я подумаю. Но для пользы дела тебе не мешает удлинить фамилию.

— Что? — не понял Алексей.

— Удлини фамилию. Добавь к ней суффиксное окончание «ский». Получится — Гиляровский. Это тоже поможет загребать американское бобло лопатой и дурить головы российским лохам.

Алексей озадаченно посмотрел на Вадима, но тот взгляд свой не прятал, и губы не кривились в злорадной усмешке. Может быть, Вадим от чистого сердца предложил это? Кто знает?

И тут всех отвлёк появившийся в мастерской поэт. А поскольку народу собралось уже довольно много, поэт тоже решил развлечь уважаемую публику.

— Я сейчас прочитаю вам своё последнее стихотворение, — начал он. — Это получилось у меня потому, что практически везде можно услышать что-то паршивое, пакостное про нашу родину. Только родину не выбирают, как и родителей. Пока не умерли поэты, не умрёт и Россия!

Мы не стали скромнее и проще под

давлением смут и преград, лишь по смуглой берёзовой роще ветер вздыбил чумной листопад. Лишь нахмурилось небо в зените и ослабился скрипки смычок. Полно, люди! Прошу вас, взгляните с перекрестья путей и дорог на раздольное наше безволье, на всеобщую злобу в аду!… Где ж тот кот, что гулял в Лукоморье По злащёной цепи на дубу? Было много цепей и кандалов на Руси, да не те всё, не те. Но под вонью господ и вандалов вновь Россия ползёт в пустоте. Нам уже не хватает ни прыти, ни ума для тактических драк. Вы простите, прошу вас, простите, но маньячит немеркнущий мрак, но свистит порожняк лихолетья в перепутинской патоке лжи. Сколько ж нужно России столетий, чтоб воскресли и жили Кижи? Чтобы Русь моя вновь возродилась и оставил её Черномор? Я надеюсь, что Божия милость снова вычертит в небе узор. А в столице, некрополе истин, будто истина — мать-перемать. И последний берёзовый листик по бульварам пустился гулять.

Что говорить, обществу такие афронты всегда нравились, особенно если певец не боялся говорить правду в лицо. Поэтому вслед за открывшим вечер поэтом стали выступать барды, юмористы, писатели, композиторы и прочие творческие москвичи.

К Вадиму вернулась Анфиса, которая ненадолго отходила, чтобы поздороваться с многочисленными друзьями, толпившимися в комнатах мастерской Гилярова. Она тоже слышала декламацию стихов и улыбнулась, заметив на лице Вадима почти детскую растерянность.

— Вадька, ты, кажется, не ожидал здесь встретить настоящих поэтов, не боящихся публично высказывать своё мнение?

— Не ожидал, — признался беглец. — Это уж точно. Но я тоже с юношеских времён стихи пишу, ты же знаешь.

— Вот как? — поджала губы Анфиса. — Что ж ты до сих пор не прочитал ничего?

— Хочешь прямо сейчас услышать моё новое стихотворение, посвящённое нашему общему знакомому, Алёшке Гилярову? Я его написал только что.

— Ещё как хочу! — захлопала в ладоши Анфиса.

— Ну, так слушай:

Мир наполнен дыханием Горним, воздух свеж и до одури чист. Помогает мне справиться с горем добродетельный не альтруист. Он живёт и доподлинно знает, как испить Благодати глоток, и в уплату за землю желает неба синего твёрдый кусок. Ах, какая вокруг быстротечность, суеты и страстей дребедень! Мой помощник желает, конечно, вечность хапнуть за нынешний день. Мир по-прежнему весел, беспечен. Воздух свеж и до одури чист. Стал в России престижен и вечен добродетельный не альтруист.

— Здорово! — обрадовалась Анфиса. — Тебя, я вижу, задели за живое финансовые происки художника. Так прочитай это перед всеми.

— Неужели в Москве можно теперь высказывать своё мнение прилюдно?

— Не всем и не всегда. Я был рядом, когда вы разговаривали с Алексеем, — услышал Вадим из-за спины. — Знаете, мне ваш приём невинной язвительности понравился, как и стихи, прочтённые вами. Хотя Гиляров вряд ли поймёт вас.

Вадим обернулся. Сзади стоял парень и держал в руках картину в раме. Вадим не успел ещё разглядеть полотно, однако понял, что парень был скорее всего художником.