Беглецы
Шрифт:
– Не иначе как сражение у них случилось... – глупо заметил кто-то из мужиков, хотя и без того все было ясно.
– Кого нет, ребята? – дрожащим голосом спросил Спиридон Судейкин, растерявший остроту глаз за канцелярской борзописью.
– Ваньки Попова нет, – высматривали зоркие, – Рюмина Ивашки...
– Сидит твой Ивашка в лодке, – поправлял другой, – чаво будет тому чертяке.
– Андрюхи Казакова нет, господина Панова, Кудрина Ваньки, Логинова тож. Эх, добрый был казак!
– Пятерых, стало быть.
– Да, пятерых. Эвона, прокатились ребята...
Шлюпка подплыла к борту. Сидевшие в ней молчали, понурив голову, только тяжело и часто дышали.
– Чего молчите, шкуры барабанные! Докладайте живо!
Ему ответствовал Игнат, без дела спускавший и поднимавший курок на широкоствольном мушкетоне, и все услышали, как мелко дрожал его голос, хотя желал казаться равнодушным Суета:
– Ну... сунулись мы в лес, идем собе, под ноги смотрим, по сторонам. Господин Панов с четырьмя нашими... коих не видите вы средь нас, во главе шествуют. Вдруг откуда ни возьмись дьяволы энти черные, с пиками в руках, со щитами дощатыми – и прямо на передних. Глазом моргнуть не успели – искололи товарищей наших мерзкими своими копьями. Но тут уж мы им из мушкетонов влепили – семь али восемь человек не встанут боле.
– А дальше? – сквозь плотно стиснутые зубы процедил Беньёвский.
– Опосля ж, как стволы опорожнили, мы к ялботу кинулись, плыть за подмогой...
Беньёвский дернул себя за галстук – он, видно, задыхался:
– Как... вы посмели... оставить поле боя и раненых своих товарищей? – спросил он еле слышно.
– Ваша милость, – чуть виновато сказал Игнат, – дикарей в лесу, что вшей на нищем, – не выстояли бы. К тому ж, государь, заметили мы, каким манером искололи дикари товарищей. Раненых там не сыщешь.
– Вы-ы-ы!!! – почти завизжал Беньёвский, до неузнаваемости коверкая бешенством свое лицо. – Подлецы! Назад плывите! Живых ли, мертвых, но всех, кого побили, доставить сюда!
Игнат ответил тихо и спокойно:
– Не поедем. Смерти не ищем покамест. Ты сию блажь с гульбой да стоянками затеял, сам и поезжай.
Все видели, что произошло с Беньёвским: он больше не кричал, а только побледнел, сравнявшись цветом лица с хорошо отстиранным и подкрахмаленным галстуком китайчатым, обвивавшим короткую шею его. Все со страхом ждали окончания беседы адмирала с Игнатом Суетой, думая, что завершится она пистолетным выстрелом, но не дождались. Митя Бочаров, штурманский ученик, со шканцев крикнул:
– Глиди-ко-о! Лодка с дикарями! – и показал рукой.
Все повернули головы – от берега к галиоту шла лодка, и вышла она в море в полутора верстах от места, где произошло сражение. Была она долбленкой больших размеров, и сидели в ней семь человек туземцев, которые уж и руками махали, поднимали вверх, показывая то ли ананасы, то ли тыквы с водой. Не знали дикари, как некстати сейчас их появление...
Беньёвский лишь махнул рукой Винблану, и тот все понял, кинулся с Хрущевым в корабельный арсенал, откуда вернулись они уже минуты через две, таща на каждом плече по три фузеи длинноствольных. Человек десять мужиков безо всякого приказа к оружию рванулись – месть влекла их, – разобрали ружья, к борту кинулись.
– Слушай мою команду! – поднял руку Беньёвский, и мужики, припадая на колено, ища опору для стволов тяжелых на бортовой перекладине, стали целиться. Вдруг голос, насмешливый скорей, чем осуждающий, раздался у них за спиной:
– Эге, братва! Да вы точь-в-точь как дикари, что наших покололи. Ну, ну! Бога-то ведь токмо на сон грядущий вспоминаем, а здеся он ненадобен. Ей-ей, как у них!
– Иван, уйди-и-и! – снова заорал Беньёвский, но Иван не уходил:
– Мужики, совестно вам будет! Каяться станете, что в безоружных стреляли! Глядите – они ж вам воду везут!
Мавра, стоявшая в сторонке с другими бабами, к суженому бросилась, обхватила шею Вани руками, гладила волосы его, молила:
– Ванятка, любый мой! Уйди, уйди, пущай собе палят – не наше дело!
– Да пошла ты! – сорвал Иван ее полные руки с шеи своей, оттолкнул ее так, что отлетела на два аршина, упала. – Мужики! Стрелять не смейте – християне же вы, православные!
Давно смотрел на адмирала Август Винблан, внимательно смотрел и ждал. Беньёвский одними лишь веками знак ему дал, и швед неслышно, в сапогах своих мягких, по-кошачьи, со спины шагнул к Ивану и чем-то коротко взмахнул над его затылком. И уже через плотную завесу помутненного сознания пробился к Ивану дикий визг адмирала: «Пали-и-и!» и треск полутора десятков ружей – словно рассыпалась по полу горсть сухого пороха.
Сидящие в лодке туземцы разом повалились на дно ее, и мужики закричали радостно, думая, что убили всех семерых. Славя легкую победу и скорое возмездие, заплясали даже. Лодка была в сорока саженях от галиота, и, когда дым рассеялся, увидели ликующие, что двое дикарей все же поднялись и бешено заколотили веслами, поворачивая к берегу.
– Палите! Палите! – кричал Беньёвский, мечась по палубе.
Кто имел заряд, тот выстрелил, другие спешно скусывали патроны, сосредоточенно ссыпали черный порох в стволы фузей, прибивали шомполами.
– Палите! Палите! – командовал озверевший адмирал, вырывая из рук стрелков оружие и, почти не целясь, разряжая его в сторону спасавшихся туземцев. Но долбленка уходила.
– В погоню! Скорей в погоню! – орал Беньёвский.
И ялбот, в котором по-прежнему сидели мужики, вначале медленно, но потом все быстрей, быстрей погнался вслед за дикарями. В каком-то зверином, нечеловечески жадном азарте кровавой охоты, уверившись в праведности своих действий, оправдав в душе свой гнев, с протяжным «у-у-ух!» налегали мужики на весла, старались, выгибались спинами к коленам позади сидящих. С галиота уже не стреляли, боясь попасть в своих, но с колотящимся сердцем следили за погоней. Видели, что лодку с дикарями люди в ялботе нагнали у самого берега, видели, как взметнулись вверх четыре черных руки, то ли в мольбе о пощаде, то ли в жалкой, тщетной попытке защитить себя. Увидели, что тут же поникли эти стебли рук, и черных тел совсем не стало видно за белым полотном рубах. Потом мужики из ялбота на берег вышли, к лесу зачем-то пошли, но возвратились из зарослей скоро, неся что-то вытянутое и, видно, тяжелое, забрались в шлюпку и, таща за собой пустую лодку дикарей, к галиоту погребли. Вот уж подплыли, подняли на палубу еще живого Ивана Логинова, исколотого всего, с оторванной кистью руки. Он дышал, тяжело вздымая насквозь пропитанную кровью, истерзанную рубаху. В груди его свистело что-то. Мейдер даже наклоняться над ним не стал, а лишь велел смочить лоб его водой холодной. Пока ходили за водой, грудь его вздыматься перестала.
– Упокой душу усопшего раба Ивана, Господи, – прошептал Михайло Перевалов.
Мужики смотрели на изуродованное тело своего товарища, и никто из них не сомневался, что единственной причиной гибели товарищей являются туземцы, дикари, ненавидевшие их за православие. И никто из них не помышлял о том, что в несчастье повинны они сами, заплывшие неведомо куда, неведомо зачем...
– Братушки, – сипло сказал Гундосый Федька. – Богу угодна будет кровь христоненавистников сих. Отмстим за товарищев...