Беглецы
Шрифт:
– Да что за канитель такая! – сильно удивились мужики на галиоте. – Неужто не дозволили им на берег выйти?
– Да не может быть того – наверно, забыли что-то.
– Чего они забыли! Не пущают нас, видать, на берег! Блюдут, видать, закон свой лиходеи!
– Да где ж блюдут? Отпустили наших с миром, значит, нет у них того закона!
Меж тем ялбот к галиоту подплыл. Выборные карабкались на палубу хмурые, смущенные. Суета Игнат, поднявшись, сразу пошел куда-то в сторону, а не к мужикам, ждущим разъяснений. Его остановил скрипучий, хриплый голос Гундосого:
– Игнат, али заплутал ты?
Игнат махнул рукой:
– Да спросил у узкоглазых, колико они за фунт орехов земляных берут.
– Ну, и сказали?
– Сказали, токмо и повторять противно – больно дорого. Вот мы и возвернулись, – и тут же, меняя тон с шутливого на яростный, прокричал: – Сволочи они все до одного! На берег нас не выпустили даже! Назад сказали, поскорей вертайтесь, иначе не быть вам живу! Да токмо что ж нам обижаться-то? Они – тож холопы подневольные, чего им прикажут, то и делают.
Мужики, опечаленные сильно, словно безвинно оплеванные, никак не ожидавшие такого поворота дел, машинально выполняли такелажную работу, молчали и делали вид, что и не было вовсе затеи остаться на земле японской.
Хрущова же Петра, неудачно съездившего с мужиками в шлюпке и, как видно, сильно прильнувшего к мысли стать подданным микадо, долго и тщетно урезонивали офицеры. Но он никого не слушал, то кидался к Беньёвскому и требовал бомбардировки берега, то упрашивал высадить десант и сжечь прибрежные селенья. Утихомирился он не скоро, но как-то внезапно – затосковал, поскучнел и примолк, стоял у борта и смотрел на берег.
А даймиос Фукиру слово свое сдержал. По невысоким гребешкам к полудню заскользило множество лодок, больших и малых. Японцы везли на судно воду и пшено, плоды и даже подвяленное мясо. Закипела работа. Мужики втаскивали на борт бочки с водой, корзины с зерном и, казалось, совсем уже забыли о неудаче предприятия с посланцами. И снова началась торговля, начался обмен. Смеялись, втихую выпивали, закусывали сочными плодами, разглядывали туземцев, что-то друг другу объясняли. Иные, сильным чувством одержимые, испытывая приятие к японцам, обнимали и целовали их.
Поглядеть на моряков британских прибыли на галиот и женщины японские, пригожесть, белизна лиц, нежность, кротость, милый вид которых всех русских привел в восторг. Бабы вначале поглядывали с интересом на высокие, ухоженные прически японок, украшенные жемчугом и костяными гребешками, на яркие, переливающиеся их халаты и веера их пестрые, но, приметив, что мужья их смотрят на миловидных иноземок разинув рты, единодушно оскорбились и стали гнать мужей тычками с бранью: Ивашку Рюмина, Митю Бочарова и Алексея Андриянова.
С неприязнью явной встретили на палубе лишь одних монахов буддийских. С отвращением показывая на них пальцами и смеясь, глядели мужики на бритые головы попов японских, на вырезанные из кости черные и белые болванчики, что болтались у них на поясах. Заметив неприязнь, ламы и монахи, будто в страшном проклятье воздев вверх свои тощие руки, поспешили убраться с галиота.
День подошел к концу, и море из серо-голубого сделалось коричнево-черным. Где-то у берега прыгали всполохи красных фонарей на лодках сторожевых, а мужики все не уходили с палубы – смеялись, гомонили, вспоминая дневные встречи, впечатления. В кают-компании же в это время Беньёвский с господами пил чай и лакомился засахаренными померанцами и сладкими пирожными ореховыми.
– Не правда ли, – отхлебывая чай своими тонкими губами, говорил Магнус Мейдер, – манеры простых людей имеют много общего у представителей народов разных. Но как же не похожи азиатские аристократы на европейских. Вы помните вчерашнего вельможу? Как много в нем от дикаря! Зато если вы сравните японского простолюдина и русского, то сходство обнаружится сильнейшее. Отчего так происходит, господа?
– Наверно, потому, – раздувая круто вырезанные ноздри, заговорил Панов, – что чернь и там и здесь не пользуется вовсе тем, что называется манерами, а живет как ей похочется, то есть как животное, нимало не задумываясь о производимом на других впечатлении.
Мейдер тихо похлопал своими мягкими докторскими ладошками:
– Ваше объяснение, господин Панов, очень, очень остроумно!
В разговор вмешался Ипполит Степанов, уже покончивший с чаем и читавший книгу:
– А ответьте, господин Мейдер, русских вы азиатами считаете или европейцами?
Лекарь смутился, заерзал на стуле, сказал уклончиво:
– О, ответ слишком долог может быть, оттого что предмет весьма, весьма серьезен. Возможно ли решить его за чаем?
– А мы и потом продолжим, – мягко настаивал Степанов.
– Ну, что касается дворян, – посасывая померанец, просюсюкал Мейдер, – то они, конечно, похожи на европейцев...
– Неужто похожи?
– Да. А что до мужиков, то они, разумеется, азиаты совершенные. Но сей феномен господин Панов нам уж разъяснил.
Степанов улыбнулся, хотел было что-то еще спросить, но тут за дверьми каюты какой-то шум послышался. Все переглянулись, а Беньёвский даже встал. Дверь распахнулась, и в кают-компанию просунул голову Василий Чурин:
– Ваша милость, – глаза тараща, обратился он к адмиралу, – тут, кажись, японского соглядатая сцапали. Подплыл под галиот тихонько, с другого борта, не того, что на берег смотрит, и сидел там тихо, покуда его Бочаров не углядел. Но бежать от нас не думал, правда, и на борт сам поднялся. Рассуди ты, господин, чего нам с оным высмотренем делать? Может, задавим да под воду? Все одно – моя твою не понимает, расспросить не сможем.
– А ну веди его сюда! – строго велел Беньёвский.
Привели подростка по сложению, японского шпиона, испуганно смотрящего, связанного и уже побитого маленько. Он затараторил быстро и плаксиво, или сильную обиду выражая, или о пощаде мольбу. Беньёвский попытался было спросить его на всех известных ему языках, но японец лишь мотал головой да стрекотал по-своему.
– Ваша милость, – посоветовал Батурин, – его бы развязать. Он, похоже, на руки указует головой.
Через минуту путы уже лежали у ног японца, а Винблан прятал в карман камзола складной нож огромного размера. Теперь японец мог изъясняться куда ловчее. Через оконце каюты он показал на берег, пальцами вздернул круче веки свои, будто обозначая этим соплеменников своих, размахивая руками, изобразил большую рать, которая на лодках ночью нынешней – луну, как смог, изобразил – захватит судно и всех до одного убьет.