Беглые в Новороссии (сборник)
Шрифт:
Он ходил долго вокруг ограды, у ворот стоял, на мезонин смотрел. Видел он окна, вверху раскрытые, на балконе стул стоял. Он вошел во двор; прямо пошел к крыльцу и столкнулся на нем лицом к лицу с полковником.
– Ты косарь? – спросил рассеянно Панчуковский.
– Косарь.
– Очень рад, а это твой билет, что ли? – опять спросил Панчуковский, сося сигару и принимая от Харька письмо священника.
– Билет! – ответил Левенчук, сверкнувши глазами.
Панчуковский потянулся, взглянул на ясное, чудное утреннее небо, потом на первые
«Владимир Алексеевич! Не будем обманывать друг друга. Вам сошли прежние ваши истории. Вы теперь похитили мою Оксану. Это общий голос, не отрекайтесь; да и некому другому этого сделать. Умоляю вас, отдайте ее. Податель сего письма – ее жених, Харитон Левенчук, из таганрогских поселян. Отдайте девушку; вы уже ею, ваше высокоблагородие, насытились. Отдайте, пока она еще может быть им принята. Если прежние ваши действия остались безнаказанны, то за это новое – кара Господня вас не пощадит. Богатство не спасет нигде до конца недоброго человека. Прахом пойдет оно у вас; вспомните глас старца, готового сойти в могилу. Эта кара близится. По духу же исповедника предупреждаю вас: не отдадите девушки, за последствия поручиться нельзя. Вам несдобровать! Послушайтесь меня. Ваш слуга Павладий Поморский».
Панчуковский постоял. Левенчук так же не говорил ни слова.
– Отец Павладий ошибается! – сказал полковник, закусивши губу. – Я этой девушки не знаю, и ее у меня нет.
Левенчук молчал.
– Ее у меня нет, и баста, слышишь? Скажи отцу Павладию, чтоб он ко мне не смел обращаться с такими письмами.
– Ваше высокоблагородие, – сказал, подступая, Левенчук, – какой вам выкуп дать за нее? Я попу соглашался выплатить за нее на церковь двести целковых. Возьмите триста; наймусь к вам в кабалу, в крепость за вами запишусь, отдайте только мне ее!
Полковник пожал плечами и, оглянувшись, улыбнулся:
– Глуп ты, брат, и только! Глуп, и все тут!.. Ее у меня нет!
Левенчук повалился в ноги полковнику. Он понял сразу, что с этим человеком правдой не возьмешь, и потерялся, позабыл весь закал, весь пыл своего негодования и своей мести.
– Ваше… ваше высокоблагородие! – вопил он, валяясь в пыли крыльца и целуя лаковые полусапожки Владимира Алексеевича. – Я дома на родине похоронил жену молодую и двух лет с ней не пожил; здесь нашел себе другую. Барин! Отдайте мне ее! За что вы отняли ее у меня, погубили до веку нас обоих!
– Да говорят же тебе, братец, что ее у меня нет… Какой ты!
– Будет уж вам с нею, ваше высокоблагородие! Не губите ее… Отдайте, вы уж ею натешились… Будем знать одни мы про то! Отдайте…
Панчуковский отступил.
– Ищи ее у меня везде, коли хочешь; иголка она, что ли! Ну, ну, ищи! Не веришь?
И он вошел в сени, распахнул дверь в лакейскую, а сам стоял на пороге.
Храбрость бросила Харька. Он встал, начал глупо вертеть в руках шапку.
– Ежели я… – сказал он, задыхаясь от спершихся в горле слез, – ежели я… хоть чем, то убей меня бог!.. Господи!
Полковник поворотился к нему спиной и ушел в комнаты, посвистывая.
Оглянулся Левенчук по двору, повел рукой по снятой шапке, подошел к кухне, там еще постоял; во дворе не было ни души. Петухи заливались по задворью. Воробьи кучами перелетали с тополей на ограду. Левенчук пошел за ворота и сел там на лавочке.
Он сам не знал, что и думать. У шинка собирался народ. Конторщик пошел туда, а к барину в дом Абдулка рукомойник понес.
За ворота вышел, с трубкой в зубах, в белом фартуке и ухарски заложив руки в карманы, поваришка Антропка, тоже из беглых, малый лет двадцати трех, отъявленный негодяй, часто битый за воровство.
– Ты чего тут сидишь, сволочь? – обратился он задорно к Левенчуку.
– Может, сволочь ты, – ответил Левенчук, утирая слезы, – а я за делом!
– За каким делом? Проваливай! Скамейка барская! Вон, иродово отродье!
– А ты барский?
– Барский, полковницкий; я их холуй – значит, сторож; а ты убирайся вон, сибирный твой род!
И Антропка столкнул Харька со скамьи.
Левенчук пошел опять к воротам.
– Ты куда, говорят тебе?
– Дело есть.
– Не ходи, побью.
– Э! Посмотрим…
– Что? Как? Это, значит, к полковнику наниматься идешь да еще и форсишь?
Антропка подбежал и загородил Харьку дорогу в ворота.
– Не ходи, ударю в морду!
– Попробуй! – ответил Левенчук, опомнившись и чувствуя снова прилив злобы и ярости.
Антропка ударил его в ухо. Левенчук зашатался и уронил шапку.
– А ну, еще! – сказал он, стоя бледный, как был, и выжидая нового удара.
– Бью! Что же? Ну, бью! – крикнул Антропка и опять ударил.
– А ну, еще!
– И еще бью! Вот как!
Антропка ударил еще раз.
– А еще будет?
– Будет и еще! – крикнул Аптропка, свистнувши снова в упорно-терпеливое ухо Харька.
– А! – зарычал в свой черед Левенчук, – теперь и ты уж держись; я тебе покажу, как добрых людей даром бить!..
И, как буря, он кинулся на поварчонка, смял его, как клок сена, сгреб под себя и стал его бить без милосердия по глазам, ушам и по затылку.
На неистовые вопли Антропки сбежалась вся дворня полковника, а мужчины и бабы его выручили.
– Кто это его, кто? – спросил Абдулка, явившись на подмогу другим, уже отливавшим водою до полусмерти избитого Антропку.
– Вот он!
– Кто это?
– А бог его знает кто! – отвечали бабы, указывая на Левенчука, входившего уже в шинок.
Абдулка побежал за ним вдогонку и на бегу, в сенях шинка, спросил собиравшихся косарей:
– Где тут этот разбойник?
– Уж и разбойник! Разбойники – те, что нанимают по два рубля, а расплачиваются по полтиннику! – ответили из толпы.