Беглые взгляды
Шрифт:
Второе стихотворение, «Меганом», тоже написано в Алуште в августе 1917 года, название его указывает на мыс Меганон Юго-Восточного побережья Крыма. Стихотворение это имеет своей темой бренность, смерть, причитание над покойником и захоронение в «веере» времени. Черный цвет доминирует, над раем нависла угроза: «асфодели», время цветения которых — как указано в первой строке — случится еще далекой весной, представляют собой разновидность лилий, растущих, по представлениям греков, на лугах подземного мира, в царстве Персефоны; «черный парус» ассоциируется с несущим смерть сигналом из сказания о Тезее [343] , а «кипарисовое дерево» было для древних греков деревом скорби и смерти. «Печальный веер прошлых лет» — инспирированная Бергсоном феноменологическая метафора времени; к ней Мандельштам вновь обратился в своем эссе «Природа слова» (1922), когда писал, что
343
«Тезей должен был при возвращении в Афины натянуть белые паруса, если борьба с критским минотавром закончилась победой, а так как по ошибке были натянуты черные, Эгей, отец Тезея, в отчаянии бросился со скалы Акрополя», — пишет Р. Дульти в своем комментарии к «Tristia» (см.: Там же. С. 212–213.
…это система в бергсоновском смысле слова, которую человек развертывает вокруг себя, как веер явлений, освобожденных от временной зависимости, соподчиненных внутренней связи через человеческое «я» [344] .
В 1920 году голод настиг Мандельштама в Крыму, попеременно переходящем под власть большевиков, немецких оккупационных войск, «Белой» армии, хранящей верность царю, и отрядов Врангеля. Посреди Гражданской войны он в стихотворении
344
Мандельштам О.Сочинения. Т. 2. С. 182.
345
С. Г. Шиндин в статье «Город в художественном мире Мандельштама: пространственный аспект» (Russian Literature, 1991, 30. С. 481–500, здесь С. 182) указывает на соотношение дорогии городакак на потенциал динамической системы в поэтике Мандельштама. Сюда относится и образ «табора» — компромисс между динамическим и статическим принципами.
Однако в стихотворении «Феодосия» просвечивают и танато-поэтические намеки на «оплаканное всеми»: поется «Яблочко» (подразумевается распространенная во время революции и русской Гражданской войны матросская прощальная песня «Яблочко, куда катишься?») [347] ; золотое семя (ассоциация: Золотой век) развеяно по ветру и никогда не вернется («Уносит ветер золотое семя/ — Оно пропало — больше не вернется»); «везут собак в тюрьмоподобной фуре»; кок, хладнокровно смотрящий с броненосца; рекламный щит, изображающий мужской сюртук — «без головы», — «дает понятье нам о человеке»; «прозрачна даль» (прозрачность как намек на «преисподнюю, царство теней»), и адмиралы «припоминают сон Шехеризады», — и только так, с помощью рассказа, поэтического языка, снова и снова удавалось избежать угрожающей смерти.
346
Мандельштам О.Сочинения. Т. 1 (см. примеч. 3 /В фале — примечание № 326 — прим. верст./). С. 127–128.
347
См. академический Словарь русского языка. М.: Русский язык, 1984. Т. 4. С. 777.
Общим названием «Феодосия» объединены четыре очерка ритмической прозы, которые появились в 1925 году как часть цикла «Шум времени». В ассоциативных прозаических произведениях «Начальник порта», «Старухина птица», «Бармы закона», «Мазеса да Винчи» [348] речь идет о путевых картинах, в которых Мандельштам играет привычными условностями в поисках их равноценной передачи искусством слова. Он представляет моментальные зарисовки, атмосферу отдельных сцен, характеры обитателей измученного войной города. Так, в «Начальнике порта» дана картина довоенной Феодосии, более напоминавшей не «гнездо хищников» Геную, но «нежную Флоренцию», где вся знать писала стихи и при приезде поэта-символиста Волошина впадала «как бы в античное умиление». Но очерк рисует и портрет начальника порта Александра Александровича, который во время войны из спящего «морского котенка» превратился в «гражданского морского бога» и «покровителя купцов», принимал бездомных путешественников и великодушно разрешал им ночевать в управлении порта. «Старухина птица» изображает жизнь и страшный покой в карантинной слободке Феодосии. Это «жалкий глиняный Геркуланум», где путешественник снимал жилье у старушки, которая так заботилась о нем, что «соблазн стать старухиной птицей» был велик, особенно в то время, когда «лучше было быть птицей, чем человеком». Очерк «Бармы закона» описывает южный город-амфитеатр, который предлагал «мирное посредничество и земле, и небу, и морю» [349] . Этот теплый эллинский портовый город, где теперь наемники использовали «возможность безнаказанного убийства», но жили и люди, подобные полковнику Цыгальскому, который нянчил свою слабоумную, похожую на гадалку сестру, писал стихи и мечтал о России, «увенчанной бармами закона», что напомнило путешественнику «почерневшую от дождя Фемиду на петербургском Сенате» [350] :
348
Четыре прозаических очерка «Феодосии» цитируются по изданию: Мандельштам О.Сочинения. Т. 2. С. 50–58.
349
Там же. С. 55.
350
Мандельштам О.Сочинения. Т. 2. С. 56.
Черное море надвинулось до самой Невы; густые, как деготь, волны его лизали плиты Исакия, с траурной пеной разбивались о ступени Сената [351] .
В центре очерка «Мазеса да Винчи» — образ владельца каменного дома в сухом «верхнем» городе, который сам создал себе художественный псевдоним, добавив к еврейской фамилии Мазес [352] женское окончание и превратив ее в личное имя, увенчанное фамилией «да Винчи», своего великого образца для подражания. Спальня чудака Мазеса, человека с женскими плечами, который рисовал только самого себя и «этюды с адамова яблока», своим хаосом из рисовальных принадлежностей, красок и книг уподоблялась «плывущему ренессансному кораблю» и «мастерской славного Леонардо».
351
В основании образа (точно так же, как в стихотворении «Золотистого меда струя») лежит традиционное для представителя русского образованного общества восприятие Крыма «как субститута Греции», замечает Сергей Аверинцев в статье «Золотого меда струя из бутылки текла…» (Mandelstam Centenary Conference (см. примеч. 10 /В фале — примечание № 333 — прим. верст./). С. 18–20). Он указывает и на стихотворение Мандельштама, написанное в Крыму в 1915 году «Бессонница. Гомер. Тугие паруса», которое концентрируется вокруг воплотившейся метафоры: после прочтения списка кораблей в «Илиаде», Черное море подступает к изголовью бессонного лирического Я. Рената Лахман в своей книге «Ged"achtnis und Literatur» (Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1990. S. 394–403) дала удачную интерпретацию этого стихотворения; правда, здесь явно отсутствует ссылка на дантевскую Divina Commedia,где заключительный стих Paradiseстрока «l’amor che move il sole e l’altre stelle» («любовь движет солнце и светила») образует исходный любовно-теологический посыл для строки 9: «И море, и Гомер — все движется любовью» в стихотворении Мандельштама, соединяющем (культуру) море и Гомера «a mor(e)» по принципу анаграммы. Ср.: Мандельштам О.Камень. Ранние стихотворения 1908–1915.
352
По сообщению Э. С. Гурвич, в Феодосии был художник по имени Моисей, или же Мозессо. Ср.: Мандельштам О.Сочинения. Т. 2. С. 404.
Во втором прозаическом очерке «Старухина птица» находится семантически ключевое место всего цикла, восходящее к более раннему стихотворению «Феодосия» с дополненным древнегреческим мотивом овечьей шкуры (не Золотого руна символистов): «теплый и кроткий овечий город превратился в ад». Миролюбивость, претерпев метаморфозу, стала войной, тепло — холодом, прежний идиллический locus amoenusпревратился в голодный ад.
Проводимое Сталиным «раскулачивание» привело в 1932–1933 годах на юге страны к голоду, жертвами
353
Бернхард Вальденфельс в «Топографии чужого» (см. примеч. 10 /В фале — примечание № 333 — прим. верст./) пишет о разных ступенях чужого; при этом в качестве самой экстремальной представляет «радикальное отчуждение» (С. 36–37), при котором между своим и чужим не остается ничего общего.
354
«Osteuropa», 2004, 12: Vernichtung durch Hunger. Der Holodomor in der Ukraine und der UdSSR. Berlin: Wissenschaftsverlag. Статьи Рудольфа А. Марка, Герхарда Симона, Эгберта Яна, Владимира Тендрякова, Станислава Кульчецкого, Рикарды Вульпиус, Николауса Катцера, Юрия Шаповала, Вильфреда Ильге, Валерия Васильева, Рольфа Гебнера и Дмитро Злепко.
355
Мандельштам О.Сочинения. Т. 1 (см. примеч. 3 /В фале — примечание № 326 — прим. верст./). С. 196–197.
Я считаю, что поэт при помощи усиленного знакового воздействия (Hyposemiose) вписал в текст в виде анаграммы как имя виновника катастрофы в качестве «слова-темы» («mot-th`eme») [356] , так и имя свидетеля катастрофы и антипода Сталина — «Мандельштама». Особое положение в стихотворении занимает лексема «м инда ль», «миндальное дерево» — знаковым образом перевернутая последовательность звуков ал — ин.Она пробуждает связанные с миндальным деревом ветхозаветные ассоциации: прежде всего признак избранности (зазеленевший посох Аарона из миндального дерева в Четвертой Книге Моисея), а также то сладкие, то горькие плоды миндального дерева как символ исполненных печали грядущих времен (в Книге Кохелет или Екклесиаст).
356
«Анаграмматика в смысле де Соссюра и его последователей обозначает исходный принцип поэтического изображения, действительного для поэзии и прозы». Анаграмма «в широком смысле является текстоорганизующим принципом, который не ограничивается перемещениями одного слова, но поднимается на вторую, скрытую ступень смыслового уровня текста». «Очевидный текст фонетически строится при помощи разрозненных возвращающихся элементов, которые вместе с буквенным, то есть звуковым материалом образуют тематически важное слово (mot-th`eme)или множество таких слов», причем независимо от лишних или отсутствующих букв (ср.: Greber Erika.Textile Texte. K"oln; Weimar; Wien: B"ohlau, 2002. S. 171).
В Старом Крыму автора занимали не только убийственные следы сталинской коллективизации, но — казалось бы, парадоксальным образом — поэты итальянского Ренессанса Ариосто и Тассо [357] . Но прежде всего Данте: в 1933 году в Крыму был создан самый значительный поэтологический текст Мандельштама «Разговор о Данте», и здесь же этот его интерес разделил Андрей Белый [358] . 28 мая 1933 года Мандельштам отправился в Коктебель. Он поднялся к могиле Волошина, расположенной «на левом черепашьем берегу Ифигениевой бухты», и там записал в свою записную книжку похвалу поэту, «наибольшему спецу в делах зоркости», который вел такую «ударную дантовскую работу по слиянию с ландшафтом» [359] .
357
Подобно увлечению поэта во время революции и Гражданской войны классической древностью, «наукой Эллады», как сказано в стихотворении «Золотистого меда струя». В своей статье «Mandelstam and Motifs from Classical Antiquity» (Mandelstam Centenary Conference. S. 308–317. Здесь S. 316) Ганс Роте замечает: «One will find that this very classical antiquity gave him the means to understand his age, marked as it was by destruction and death. Classical antiquity offers a kind of model for salvation from the deathly peril of time and history».
358
Sippl Carmen.Reisetexte der russischen Moderne. Andrej Belyj und Osip Mandel’stam im Kaukasus. M"unchen: Otto Sagner, 1997. S. 221.
359
Мандельштам О.Разговор о Данте: Наброски к «Разговору о Данте» (Записная книжка) // Мандельштам О. Сочинения. Т. 2. С. 176–193. Здесь с. 193.
Глаз как «орудие мышления»:
соотношение чувственного познания и поэтической рефлексии в «Путешествии в Армению» Осипа Мандельштама
В одном фрагментарно сохранившемся письме 1931 или 1932 года сам Мандельштам охарактеризовал специфику тематики и поэтики своего «Путешествия в Армению» следующим образом:
Книжка моя говорит о том, что глаз есть орудие мышления, о том, что свет есть сила и что орнамент есть мысль. В ней речь идет о дружбе, о науке, об интеллектуальной страсти, а не о «вещах» [360] .
360
Мандельштам О.Собр. соч.: В 3 т. / Г. П. Струве, Б. А. Филиппов. Washington: Inter-Language Literary Associates, 1969. Т. 3. С. 169.