Бегство г-на Монда

Шестнадцатого января, едва минуло пять часов пополудни — большая стрелка чуть-чуть качнулась вправо, г-жа Монд, сопровождаемая потоком холодного воздуха, ворвалась в приемную комиссариата полиции.

Она, должно быть, выпрыгнула из такси или из собственной машины, тенью скользнула по тротуару улицы Ларошфуко, наверняка споткнулась на плохо освещенной лестнице и толкнула дверь с такой силой, что Присутствующие долго с удивлением смотрели, как медленно возвращается на место ее грязная серая створка с автоматическим замком, и этот контраст казался настолько нелепым, что, вероятно по привычке, одна из женщин в наброшенной на плечи шали и без головного убора, которая стояла в очереди уже больше часа, подтолкнула одного из ребятишек, цеплявшихся за ее юбку, и шепнула:

— Закрой-ка дверь.

До этого вторжения все были здесь как свои. С одной стороны барьера письмоводители — кто в полицейской форме, кто в пиджаках — писали или грели руки у печки; с другой стороны посетители сидели на скамье возле стены или просто стояли; когда кто-нибудь выходил со свежесоставленной бумагой в руке, очередь продвигалась на одно место, и первый письмоводитель поднимал голову; все мирились с дурным запахом, скудным светом двух ламп под зеленым абажуром, с монотонностью ожидания, с фиолетовыми чернилами, которыми заполняли формуляры, и, без сомнения, случись вдруг катастрофа, которая изолировала бы комиссариат от остального мира, все, кто здесь находились, зажили бы вместе, одной семьей.

Не толкаясь, женщина в черном с очень белым, напудренным лицом и посиневшим носом протиснулась в первый ряд. Ни на кого не глядя, она сухими, точно эбеновое дерево, и цепкими, словно клюв хищной птицы, пальцами в черных перчатках рылась в сумочке, и все ждали, все смотрели, как она протягивает над барьером визитную карточку.

— Прошу доложить обо мне комиссару.

Чтобы приглядеться к ней повнимательнее, времени было вполне достаточно, однако толком ее никто не запомнил.

— Похожа на вдову, — доложил чиновник комиссару полиции, который у себя в кабинете, полном сигарного дыма, вел дружеский разговор с главным администратором «Театр де Пари» [1] .

— Попросите подождать.

И служащий, прежде чем занять свое место и взять документы, которые ему подавали, повторил:

— Попрошу подождать.

Женщина продолжала стоять. В изящной обуви с непомерно высокими каблуками она казалась на грязном полу цаплей, подобравшей под себя одну ногу. Она никого не замечала. Ее ледяной взгляд, остановившийся неизвестно на чем, возможно на золе, высыпавшейся из печки, падал сверху вниз, губы дрожали, как у старух, что молятся в церкви.

Дверь открылась. Вышел комиссар.

— Мадам…

Он закрыл за ней дверь, указал на стул с зеленой суконной обивкой, потом, держа в руке визитную карточку посетительницы, медленно обошел письменный стол в стиле ампир и сел.

— Госпожа Монд? — вопросительно произнес он.

— Да, госпожа Монд. Я живу в доме двадцать семь — а по улице Балю.

И она враждебно уставилась на плохо притушенную Сигару, которую комиссар раздавил в пепельнице.

— Чем могу быть полезен?

— Я пришла заявить об исчезновении мужа.

— Прекрасно… Простите.

Он придвинул к себе блокнот, взял серебряный цанговый карандаш.

— Вы говорите, мужа?

— Да, мужа. Он исчез три дня назад.

— Три дня назад. Значит, тринадцатого января.

— Да, именно тринадцатого января я видела его в последний раз.

На ней была черная каракулевая шуба, от которой исходил легкий аромат фиалок, руки в перчатках теребили тонкий, тоже пахнущий фиалкой платочек.

«Похожа на вдову», — доложил секретарь.

Однако вдовой она не была, по крайней мере до тринадцатого января, когда исчез ее муж. Но комиссар почему-то подумал, что она ведет себя как настоящая вдова.

— Простите, что я не знаю господина Монда: в этот квартал меня назначили всего несколько месяцев назад. Приготовившись записывать, он ждал.

— Мой муж-Норбер Монд. Вы, разумеется, слышали о торговом доме Монд, служебные помещения и склады которого находятся на улице Монторгейль?

Комиссар, скорее из вежливости, кивнул.

— Мой муж родился в том же особняке на улице Балю, где прожил всю жизнь и где мы живем до сих пор. Комиссар снова кивнул.

— Ему было сорок восемь… Я вдруг подумала: а ведь сорок восемь ему исполнилось в день исчезновения.

— То есть тринадцатого января. И у вас нет ни малейшего представления…

Разумеется, у посетительницы не было ни малейшего представления, о чем свидетельствовали ее напряженность и натянутость.

— Таким образом, вы хотите, чтобы мы начали розыск?

Ее презрительная гримаса могла означать — либо это очевидно, либо, напротив, совершенно ей безразлично.

— Итак, тринадцатого января… Простите за вопрос: у вашего мужа не было причин покончить с собой?

— Никаких.

— А какое у него финансовое положение?

— Торговый дом Монд, комиссионные и экспортные операции, который еще в тысяча восемьсот сорок третьем году основан Антони Мондом, дедом Норбера, — один из самых солидных в Париже.

— Ваш муж не спекулировал? Не играл? На камине, за спиной комиссара, стояли часы из черного мрамора, которые раз и навсегда остановились на пяти минутах первого. Почему все считали — пять минут первого ночи, а не дня? Глядя на них, все неизменно думали, что это пять минут первого пополуночи. Рядом громко тикал будильник — он показывал точное время. Будильник находился в поле зрения г-жи Монд, тем не менее она периодически склоняла длинную тощую шею и глядела на маленькие часики, которые, наподобие медальона, носила на груди.

— Оставим денежные проблемы… У вашего мужа, мадам, не было никаких интимных огорчений? Простите мою настойчивость…

— Любовницы у мужа не было, если вас интересует это.

Спросить, а нет ли у нее любовника, комиссар не решился: такое казалось просто невероятным.

— А со здоровьем у него все в порядке?

— Никогда в жизни не болел.

— Хорошо… Хорошо… Прекрасно… Не расскажете ли распорядок дня вашего мужа тринадцатого января?

— Встал он, как обычно, в семь утра. Он всегда ложился и вставал рано.