Бегство г-на Монда
Шрифт:
— У вас есть доверенность?
— Да.
— В таком случае… — начал комиссар с непроизвольным облегчением.
— Я заходила в банк: я ведь обещала нашему кассиру вернуть деньги на счет. В доступе к сейфу мне отказали под тем предлогом, что я не могу доказать в соответствии с формулой закона, жив ли мой муж.
Комиссар вздохнул и полез за сигарой. Он понял: это все.
— Итак, вы хотите, чтобы мы начали расследование.
Она только посмотрела на него еще раз, потом встала, вывернула шею и взглянула на часы.
Минутой позже она уже шла через приемную, где женщина в шали, клонясь влево под тяжестью ребенка на руках, униженно объясняла, что уже пять дней, с тех пор как за драку арестовали ее мужа, сидит без денег.
Когда г-жа Монд пересекла тротуар, окрашенный красным светом фонаря у полицейского участка и шофер Жозеф закрыл за ней дверцу машины, она назвала ему адрес своего поверенного, от которого уехала час назад и который теперь снова ждал ее.
Все, что она рассказала комиссару, было правдой, но детина порой является самой крупной ложью.
Г-н Монд проснулся в семь утра и тихо, не дав голодному воздуху проникнуть под одеяло, выскользнул из постели, где неподвижно лежала жена.
Так было всегда. Каждое утро он делал вид, будто думает, что она спит.
Он не зажигал лампу в изголовье и обходил просторную кровать в темноте, чуть тронутой тонкими полосками света, пробивающимися сквозь щели ставней. Босиком, со шлепанцами в руках. И тем не менее г-н Монд был уверен: стоит посмотреть на подушку — и он видит маленькие черные глаза жены.
Только в ванной он вздыхал полной грудью, открывал то отказа краны, включал электробритву.
Он был толстый, вернее, как говорится, крупный мужчина. Редкие светлые волосы, растрепанные по утрам, придавали его розовому лицу детское выражение.
Да и глаза, голубые глаза, пока он, бреясь, смотрелся в зеркало, выражали удивление, которое наводило на мысль о детстве. Казалось, просыпаясь по утрам, когда не чувствуешь возраста, г-н Монд удивлялся, увидев в зеркале мужчину зрелых лет, с выцветшими ресницами, короткими рыжеватыми усиками под крупным носом.
Натягивая кожу под бритвой, он гримасничал. Неизменно забывая о наполнявшейся ванне, бросался к кранам в тот момент, когда вода выплескивалась через край, и этот предательский шум доносился до г-жи Монд.
Кончив бриться, он с удовольствием, хоть и не без горечи, еще немного смотрел на себя, сожалея, что теперь он уже не толстый, когда-то искренний мальчишка, а давно — к чему ему никак не удавалось привыкнуть, зрелый мужчина, переваливший на вторую половину жизни.
В то утро в ванной он вспомнил, что сегодня ему исполнилось сорок восемь. И ничего другого. Ему сорок восемь. Скоро пятьдесят. Он чувствовал себя разбитым. В теплой воде он потянулся, чтобы снять мышечную усталость, накопившуюся за столько лет.
Он был почти готов, когда наверху зазвенел будильник: Ален, его сын, сейчас тоже встанет.
Г-н Монд кончил одеваться. В одежде он был весьма разборчив: любил костюмы без лишних складок, без пятен, мягкое прохладное белье и порой, на улице или у себя в кабинете, с удовольствием посматривал на свои начищенные до блеска ботинки.
Ему сорок восемь. Вспомнит ли об этом жена? А сын? А дочь? Никто, конечно, не вспомнит. Разве что г-н Дорисс, старик кассир, который был кассиром еще при его отце, скажет сокрушенно:
— Поздравляю вас, господин Норбер.
Он прошел через комнату, наклонился над кроватью, поцеловал жену в лоб.
— Тебе нужна машина?
— Утром нет. Если понадобится днем, я тебе позвоню.
Странный это был дом, единственный в мире для г-на Монда. Его приобрел дед, когда здание уже побывало в руках многих владельцев. И каждый внес столько изменений, что ни о каком плане теперь и речи не было.
Одни двери заделывали, другие прорубали. Из двух комнат делали одну, пол поднимали, коридор перекраивали, после чего получились неожиданные повороты и еще более неожиданные ступеньки, где спотыкались посторонние и до сих пор спотыкалась г-жа Монд.
Даже в солнечные дни здесь царили мягкие, словно пыль времен, сумерки, благоухавшие, если так можно выразиться, ароматом чуть пресным, но приятным для тех, кто давно к нему привык.
По стенам проходили газовые трубы, на черной лестнице оставались газовые рожки, а на чердаке кучей валялись ненужные керосиновые лампы разных эпох.
Некоторые комнаты перешли во владение г-жи Монд.
Чужая, безликая мебель смешалась со старой мебелью дома, оттеснив кое-что в чуланы, но кабинет сохранился таким, каким Норбер Монд знал его всегда-с красными, желтыми, голубыми витражами, которые в зависимости от положения солнца поочередно озарялись, заливая углы комнаты яркими цветными огнями.
Завтрак г-ну Монду приносила не Розали, а кухарка. Все в доме было точно распределено по минутам г-жой Монд, и каждый знал свое место в любое время дня. Впрочем, это к лучшему, потому что г-н Монд не любил Розали: вопреки образу, который вызывало ее имя, девица она была сухопарая, хворая и злая со всеми, кроме хозяйки.
В тот день, 13 января, он просмотрел газеты, макая в кофе рогалики.
Слышал, как Жозеф открывает ворота и выводит машину. Г-н Монд немного подождал, глядя в потолок, словно надеялся, что сын поедет вместе с ним, во такого, признаться, никогда не случалось.
Он вышел из дома. На улице подморозило, над Парижем поднималось бледное зимнее солнце.
В этот момент г-н Монд даже не помышлял о бегстве.
— Доброе утро, Жозеф.
— Доброе утро, мсье.
По правде говоря, все началось, как грипп. В машине г-на Монда зазнобило. Он всегда страдал насморками. В иные зимы мучился целыми неделями и ходил с полными карманами мокрых платков, что его унижало. Возможно, сегодня он чувствовал себя разбитым еще и потому, что спал в неудобной позе или на его пищеварение плохо подействовал вчерашний ужин.