Бегство от Франка
Шрифт:
Женщина идет, держась одной рукой за холодную ручку детской прогулочной коляски, а другой пытается схватить ребенка, который бежит рядом. Ребенок сердится, потому что она мешает ему шлепать по лужам. Женщина поднимает его и запихивает в коляску. В ее движениях нет нежности, только усталое бессилие. Может быть, она забыла застегнуть ремень, который должен удерживать ребенка на месте. Во всяком случае, он мгновенно снова выпрыгивает из коляски. Женщина бежит за ним, в это время из-за туч выглядывает солнце и касается лужи на асфальте. И тут происходит что-то непонятное. Ребенок лежит на земле, словно прячась за большим колесом грузовика. Словно ему надоели
— Я подам немного назад, и мы ее вытащим, — говорит он странно бесцветным голосом и залезает в кабинку. Дверцу он не закрывает. Она хлопает на весу. Женщина слышит ржавый, громкий голос. Чей? Свой или шофера? Мотор начинает работать. Шофер подает назад на несколько сантиметров. Колесо тащит за собой одежду ребенка и его самого — еще мгновение, и девочка свободна. Женщина смотрит на ее личико. Но его больше нет.
Итальянская мать
— Подумать только, нам удалось съехать с шоссе и найти в Мюнхберге гостиницу! — воскликнула я.
— Благодари «хонду». Она играючи едет по целине и легко находит проселочную дорогу, — хмыкает Фрида.
Мы ночевали в Мюнхберге и в Инсбруке, оставили за собой Бреннерский перевал и оказались уже на итальянской стороне горного массива. Солнце было похоже на белый неопознанный летающий объект, вокруг зеленели долины. Машины тормозили, хлопали дверцы и опускались окна, люди выходили из машин по той же причине, что и мы. Зайти в кафе и выпить кофе.
— Если бы я была итальянкой, меня бы всегда мучила тоска по дому! — сказала Фрида.
Мужчины всех возрастов выходили из машин и тут же принимались надраивать капоты, окна, никелированные части. Они открывали багажники и доставали оттуда бутылки и банки со средством для полировки и замшу. Включали на полную мощность приемники, терли и полировали. Не меньше десяти разных каналов поддержали итальянское рождественское настроение попмузыкой, известиями, псалмами и футболом.
Какой норвежец захватил бы с собой снадобья для чистки и полировки, чтобы в свободную минутку понянчиться со своей машиной? Тем временем женщины и дети, расположившись возле дорожных ограждений, наслаждались шумным общением, смело конкурирующим с автомобильными стереоприемниками.
— Смотри-ка, они моют машины! — восхищенно воскликнула я.
— Это Италия, здесь женщины готовятся к Рождеству и пестуют младенца Христа. А мужчины начищают машины, — ответила Фрида и стала насвистывать.
Ее свист был способен вывести меня из себя. Не мелодия, а вопль немузыкальной души. И часто это оказывалось немузыкальной потребностью обратить на себя внимание.
— Если человек любит слушать музыку, это еще не значит, что он способен ее исполнять, — сказала
Переменчивое настроение Фриды во время этой нелегкой поездки помогло мне понять, что я должна собраться с силами и установить между нами определенные границы. На сей раз она уступила. Но всегда существовала опасность, что она этого не сделает и тогда будет только хуже. Я отстегнула ремень, открыла дверцу и сняла джемпер. Температура была градусов на двадцать выше, чем когда мы в последний раз выходили из машины. Я стояла, заслонившись рукой от солнца.
Пожилая женщина вылезла из машины со складным стулом под мышкой. Минутку она постояла, щурясь на солнце, потом поставила стул и уселась лицом ко мне, косолапо поставив ноги и положив руки на колени. Серовато-бледное лицо покрывала сеть морщин. Она была явно не крестьянка, а из тех женщин, которые имели возможность избегать солнца. Волнистые, черные с сединой волосы были собраны в пучок на затылке. Порывы ветра забирались под черную шаль и шевелили ее. Иногда казалось, что шаль вот-вот улетит. Но женщина не обращала на это внимания. Ее черные глаза смотрели на меня.
Я наблюдала за ней. И когда она кивнула, я подошла поближе. Она протянула мне руку и что-то сказала по-итальянски. Я ничего не поняла. Прежде чем что-либо сообразить, я схватила ее руку. Сухую и гладкую, как шелковистая бумага, и обладавшую странной прохладной силой. Из женщины монотонно лились слова, точно она читала псалом. Голос был тихий, но властный. Я безуспешно пыталась улыбнуться. Вместо этого я обеими руками держала ее руку. Она молча кивнула. Ветер несколько раз приподнимал и опускал шаль женщины, а я все держала ее руку.
Какой-то мужчина окликнул ее из машины. Она с трудом попыталась встать. Я помогла ей, немного неуклюже. Когда она схватилась за меня, я ощутила силу ее хрупкого тела с небольшим, выступающим под грудью животом. Прочно встав на ноги, женщина не спеша освободилась от моих рук, привычным движением сложила свой стул, дружелюбно кивнула мне и пошла к машине. Она немного хромала на правую ногу. Вскоре она скрылась.
Несколько миль моя рука сохраняла слабый запах лаванды. Все это было похоже на сон, но, к своему удивлению, я обнаружила, что он оставил физический след.
— Она могла бы быть твоей итальянской матерью, — сказала Фрида. В ее голосе не было ни насмешки, ни надменности, но я чувствовала, что настороженно ловлю оттенок чего-то подобного. — Тогда, значит, она бросила тебя еще раз, так и не признавшись, что она твоя мать.
— Почему ты это говоришь? — шепотом спросила я.
— Потому что все, что не выходит наружу, вызывает внутреннее воспаление. Зачем нам молчать о том, о чем мы обе думаем? Твоя мать так и не вернулась за тобой! — твердо сказала Фрида, в ее словах звучал почти зловещий подтекст, словно она давно поджидала момент, чтобы это сказать.
Снова всплыли малоприятные останки моего детства.
— Да, и отец тоже, — коротко заметила я.
— А ты ждала?
— Уже не помню.
Фрида перестроилась в правый ряд. Мы катили вниз на приятной скорости. Впереди нас ехал фургон с открытыми окошками в кузове. Он вез животных. Задняя дверь была испачкана навозом, болтался незапертый замок.
— Конечно, ждала. Тебе же хотелось, чтобы у тебя был дом.
— В те редкие разы, когда кто-нибудь приезжал, чтобы выбрать себе ребенка, всегда выбирали других. Даже наш попечитель, который брал кого-нибудь к себе домой или на дачу, пренебрегал мною. Я была не из того теста. Дом? Сентиментальная мечта, — заключила я.