Шрифт:
Annotation
Лекаренко Александр
Лекаренко Александр
Бегущая зебра
– Разве это не очарование?
– повторил он, рассматривая цветок. Совсем маленький, очень хрупкий и, однако, совершенно естественный, вся красота и вся сила природы. В этом заключается мир. Слабый и безжалостный организм, идущий к цели своих желаний.
"Сад мучений", Октав Мирбо
–
"Сад мучений", Октав Мирбо
ГЛАВА 1.
С самого начала своей жизни Вальтро уже знала то, что другие люди понимают постепенно или не понимают вообще, - что находится в аду.
Первыми впечатлениями ее жизни были холод, мрак и сырая вонь пропитанного машинным маслом камня. Когда она мочилась в грязные тряпки, не дававшие ей сдохнуть в холоде и мраке, становилось чуть теплее, и это было единственным теплым воспоминанием ее раннего детства, навсегда связанным с зудом от болячек в паху. Где ее угораздило родиться, она не знала вообще, но на ноги она встала, научившись самостоятельно выматываться из вонючего кокона в заброшенной котельной, на территории давно закрытой шахты. Человек, который совал ей иногда в рот куски хлеба, всю жизнь провел на этой шахте, здесь он и дожидался смерти, постепенно сходя с ума в обществе существа, которое приходилось ему то ли дочерью, то ли собакой. Когда хозяева его жизни убили шахту вместе с шахтерским поселком, превратившимся теперь в обгорелые развалины, он пытался копать уголек заступом и обушком - единственное, что он умел делать, но самодельная шахта-"копанка" рухнула, искалечив его и похоронив его жену, а из барака, служившего им жильем, который загорелся от полуразвалившейся печки, ему удалось вынести только вопящий сверток. И он ползал на костылях просить милостыню возле нищей церкви, в нищем райцентре и покупал на эти смертные копейки смертный самогон, запаренный на сухом спирте.
Лет с четырех или с четырех с половиной Вальтро начала сопровождать его в ежедневном крестном пути к храму, и с этого же примерно возраста окончательно съехавший с ума калека начал принуждать ее к половой жизни - вонь из его рта, вонь самогона и вонь спермы сопровождали ее жизнь до его смерти. Тогда она вышла вон из вонючего склепа и пошла сама - вперед, по черной дороге, разделенной белой пунктирной полосой. Ей было шесть лет или около того, она выглядела узелком грязи на обочине черной дороги, грязь из-под колес летела в нее, и никто из проносившихся мимо не смотрел ей в лицо.
ГЛАВА 2.
Жоржик Червонописский отмечал свой 58-й день рождения. По уже установившейся традиции первым он поздравил себя сам, прямо с утра, перед зеркалом, рюмкой водки с огурчиком. Вторым, по уже установившейся традиции, он поздравил себя, опять же, сам минут через пятнадцать, затратив означенные минуты на утренний стул и полировку своих великолепных зубов от швейцарской фирмы "Дента-Плюс". Вообще-то в этот день полагалось надраться еще до прихода гостей, но единственный гость Жоржика ожидал его в раме зеркала, висящего в его прихожей, поэтому времени в этот день, как, впрочем, и в любой другой, не существовало, как не существовало уже и друзей, вполне способных подождать его еще годок-другой в тех эмпиреях, где они находились.
Однако праздник наличествовал, независимо от отсутствия времени, и Жоржик, прицепив к морщинистой шее свою концертную "бабочку" и не утруждая себя надеванием фрака или какой-либо иной одежды, принялся сервировать стол. Большую часть своей жизни
Накрыв стол, именинник встал во главе его и, выпятив покрытую белым пухом грудь, глубоким басом пропел фразу из "Фауста": "О, две души живут в груди моей!", после чего цыкнул зубом и, пробормотав снисходительной скороговоркой: "Да-с, Жорж, голосишко-то у вас уже не тот", решительно свернул голову литровой "Петроффке".
Год от году "Петроффка" становилась все шибачистей и шибачистей, чисто "Питьевой спирт" его сибирско-гастрольной молодости, но не таков был Жорж Червонописский, чтобы какие-то заштатники могли свернуть ему голову своим зельем. Нет, не таков. В загашнике мудрого Жоржа Червонописского имелось перуанское противоядие, ледяным ветром вышибающее алкоголь из мозгов, как из хрустального стакана. Снисходительно посмотрел Жорж Червонописский на стакан "Петроффки", жалко съежившийся в литровой бутылке к концу застолья, и пошел повязывать бадану - волшебный снежок с перуанских Кордильер всегда вдохновлял его на действия, напрягая его вялую мужественность, и звал в дорогу.
– О, две души живут в груди моей!
– второй душой Жоржа Червонописского, мужественной его душой, был тяжелый, низко рычащий, черный, агрессивный "Харли-Дэвидсон", распространяющий запахи масла и кожи, блещущий хромом, как потом, стекающим с лица боксера, Жоржик так и называл свою любовь - Тайсон.
Когда он вывел зверя из-за гаражных грат, было еще светло, но Жорж увлекся, гоняя его по дорожкам, усыпанным искристой пылью, и домой возвращался уже во тьме. Пошел мокрый снег, пришлось сбросить скорость, поэтому он увидел мелькнувшую в луче галогеновой фары нахохлившуюся собаку, сидевшую под деревом у дороги. Жорж с сочувствием относился ко всем животным, кроме большинства людей, в кармане у него лежал кусок праздничной колбасы, и в его распоряжении было все время во Вселенной. Он сделал круг по черной дороге, остановился на обочине и пошел к дереву, заранее улыбаясь в темноте и говоря "куть-куть".
– Трясця твоий матэри, - сказал он на давно забытом родном языке, когда рассмотрел то, что сидело под деревом. Он посмотрел влево и вправо - вокруг расстилались пространства тьмы, прорезаемые только белым лучом фары его мотоцикла, до ближайшего населенного пункта было не менее тридцати километров.
– И что мы здесь делаем?
– задумчиво спросил он.
– Пингвин, да?
Девочка подняла голову, по ее лицу текла вода от растаявшего снега, смывая грязь, но на голове, покрытой драной вязаной шапчонкой, снег уже не таял.
– До утра замерзнешь на фиг, - продолжил он свою мысль, поигрывая своим куском колбасы и решая, что с ним делать дальше. От дороги порыв ветра донес раздраженный рык мотоцикла.
– Щас-щас, - крикнул ему Жоржик, он понимал, что всем уже хочется домой.
ГЛАВА 3.
Вальтро мягко подрулила к воротам и, заглушив двигатель, через двор повела мотоцикл к дому. Стояла июньская жара, Жоржик как всегда заснул в своем шезлонге прямо на солнцепеке, будить его было бесполезно, да и не к чему, поэтому, управившись с машиной, она просто оттащила его в тень вместе с шезлонгом.
Было около двух пополудни. Вот-вот должна была заявиться Нелли, с неба лились потоки жара, стволы сосен истекали бальзамической смолой, откуда-то доносился обморочный голос кукушки, в траве звенели цикады. Нелли сразу полезет в бассейн и будет сидеть там, пока не посинеет, - с обедом можно было не торопиться, но разгрузить багажники и поставить напитки в холодильник следовало прямо сейчас.
Когда она выходила из гаража, прижимая к груди пакеты и бутылки, из шезлонга донесся сварливый голос Жоржика.