Бегущие по мирам
Шрифт:
Хотя все это чепуха. Слишком глубоко в прошлое ушли мифологические времена, когда боги будто бы питали интерес к делам людей. Слишком давно они удалились, предоставив мир его собственной судьбе. Во всяком случае, так полагал Заклинатель. Хотя, конечно, мысли свои держал при себе.
В помещении царила абсолютная неподвижность и тишина. Стены не пропускали не только звуки, но и магию. Немногие избранные, имевшие право – и возможность – сюда войти, вступали в Зал вердиктов не магами, а обычными смертными, вооруженными лишь собственным разумом и силой убеждения. Зал пустовал большую часть времени, оживая в первый день каждого зодиакального знака, когда Двенадцать и Тринадцатый собирались держать совет. Так предписывала традиция, никогда не нарушавшаяся, хотя советоваться было особенно не о чем. Маги являлись, рассаживались должным порядком и под приглядом Тринадцатого ковырялись в государственной рутине. Распределяли бюджет и погоду, награждали и наказывали. Спокойное царствование, мирный век! Лишь изредка Заклинатель, подчиняясь властному внутреннему голосу, спускался к круглому бассейну в центре зала. Сдергивал Покров невежества с Источника времени, и Двенадцать магов вглядывались в круг воды в
Ноги привычно привели его к собственному сиденью. Маг положил ладонь на теплый подлокотник – словно за руку поздоровался со старым другом, – однако садиться не стал. Лишь помедлил, залюбовавшись Покровом невежества. С высоты второго яруса он представал во всем великолепии, и зрелище это всякий раз потрясало Заклинателя, пробуждало в нем трепет, предвкушение чуда. Мерцающая сиренево-розовая полусфера висела над колодцем, прикрывая его от любопытных глаз. Лишь именуемая покровом, она не имела ни малейшего сходства с тканью – скорее, с глубоким омутом, сочно лиловеющим сквозь толщу чистейшей воды в солнечный день. Глубина казалась головокружительной, она завораживала, в ней вскипали и гасли водовороты, скользили то ли тени, то ли чьи-то стремительные тела. Заклинатель вдруг становился пятилетним – распластывался голым животом на разогретых досках и свешивался с мостков вниз; над ним звенел золотистыми крыльями стрекоз полуденный мир, а снизу, из прохладной лиловости, раскрывалось навстречу немигающее око совсем другого мира, непостижимого и манящего. Наваждение длилось миг, до того краткий, что старику никак не удавалось удержать скользящее по краю сознания воспоминание, понять, что это за озеро и чем ценен был этот, столь давний, день, отчего зацепилась за него память. Вновь требовательно заявляло о себе настоящее. Покров просыпался, начинал вибрировать от внутренних токов, вспухал, надвигался на зрителя. Моргнешь – и обман рассеется: тот же зал, тот же полупрозрачный купол над колодцем. Хочешь заглянуть в него – сдерни Покров!
Опасное это мгновение. На крыше Дома вердиктов немало каменных фигур, изваянных с мастерством, неподвластным даже гению. В человеческий рост, в облачениях высших магов, с отрешенными лицами, вечно глядят они куда-то вниз, не в силах оторваться от миража. Это все Тринадцатые члены прежних Советов – те, что не сумели однажды совладать с Покровом. Заклинателю это пока что удавалось; почему, он и сам не ведал. И до сих пор недоумевал, отчего невежество должно быть настолько прекрасным. Потому что выступающая из-под Покрова линза колодезной воды разочаровывала своей обыденностью. Просто вода, разве что прозрачная и чистая сверх всякого воображения. Но именно в ней открывалось созерцающим будущее – в ней, а не в полной ложных видений завесе.
Заклинатель сошел по ступеням вниз. Оставаться на троне Тринадцатого не имело смысла. Вглядываться в колодец, кроме него, некому, братья и сестры покинули его. Рискуя собой, они ушли в неизвестность, пытаясь догнать и вернуть в мир Всё и Одного, две всемогущие сущности – бежавшего узника и его тюремщика. Что сталось с ними там, по другую сторону? Почему ни один не вернулся, не послал вести? Погибли, потеряли память, лишились разума? Теперь, в неурочный час, он явился сюда в надежде прозреть их судьбу. Он велел Покрову исчезнуть – и тот исчез, сразу, будто и впрямь сдернутый невидимой рукой. Маг оперся о бортик колодца, согнул по-стариковски неподатливую спину. Пересохший колодец был как обметанный лихорадкой рот умирающего. Много дней, как ушла вода, и на стенках не осталось ни капли, ни налета влаги. Камень устрашающе быстро стал трескаться, он не умел стоять без воды. Из трещин уже протянулись нитевидные проростки зловредной плесени, буроватые пятна бесчестили белизну. Заклинатель запретил себе смотреть на изъязвленные стенки, сразу устремил взгляд в глубину. Колодец был совсем мелок – не глубже уровня пола в Зале вердиктов, но брось в него, скажем, монетку – и не дождешься плеска. Хотя, конечно, никому из членов Совета в голову не пришло бы бросать в Источник времени посторонние предметы. Маг и не нуждался ни в каких опытах. Он знал – у Источника нет дна, как безначально само время.
Сейчас он был пуст и иссушен. Лишь на самом дне – странно, конечно, думать о дне бездонного колодца, но так уж Заклинатель это понимал, а других слов не находилось даже у него – чудом удержалась в углублении пригоршня-другая воды. Там, в ненарушимой тени, слабо мерцал ее отсвет. Порой магу казалось, что он улавливает проблеск. Бледную искорку. Единственная серебряная рыбка уныло плавала в лужице волшебной влаги. Вот и все, что осталось от чудесного населения Источника! Одна, она не умела ничего – ни показывать, ни даже существовать, и она слабела, но все же плавала и плавала суживающимися кругами с упорством обреченного. И с тем же отчаянным упорством снова и снова вопрошал ее Заклинатель, неспособный в одиночку читать ответы. А что им еще оставалось? Утишить мучительную тревогу. Отрешиться от всего, оставить от целого мира лишь этот серебряный блик...
Теперь он часто задавал себе вопрос: почему они не увидели предзнаменований? Ни когда новый король взошел на престол, ни потом, когда странности его стали очевидны для всех приближенных. Ритуальное большое вопрошание Источника накануне коронации юного принца было обставлено по всем правилам торжественного церемониала. Двенадцать и Тринадцатый в праздничных одеждах, извлеченных по такому случаю из дедовских сундуков и освеженных заклинаниями чистоты и силы. Величественное шествие – даже двери Дома вердиктов по такому случаю были открыты настежь. Над тропой, проложенной через зыбучие пески, вспыхивали и рассыпались дождем многоцветные сполохи, носились, чудом избегая столкновения, порыкивающие воздушные змеи. Толпа, прихлынувшая к ограде, ликующе вопила, стражи ревели и клекотали на постаментах. Маги вышагивали под ослепительным летним солнцем, потея в праздничных одеяниях. Массивные, увешанные каменьями оплечья мешали вздохнуть. Красные с золотом мантии величаво колебались, слабо попахивая воском и сухими травами от мухи-тканежорки, отчего у Заклинателя коварно пощипывало в носу. Он замыкал процессию и, с важностью ступая вослед товарищам, гадал, так же ли трудно им сохранять невозмутимое спокойствие среди всей этой пышности, как ему самому. В уединении Дома они скомкали шествие и неуверенно переглянулись, но ни один не решился почесать вспотевший лоб под многоярусной, в подвесках, шапкой или отставить в сторонку выложенный чистым золотом посох (вещь непонятного назначения, но таково уж парадное облачение). Так и восседали с посохами, держа руку на отлете, только Заклинатель, недолго думая, пристроил наскучивший аксессуар поперек колен.
Странный это был день... Что показал тогда Источник? Сначала долго, долго не было ничего, и порывистый, горячий Руно уже заерзал, едва не разорвав круг сосредоточения. Вдруг око колодца вспыхнуло праздничной полуденной голубизной, перечеркнутой крест-накрест силуэтом невиданной черной птицы. Хищный клюв был задран вверх, но видение дышало такой жутью, что Заклинателю казалось – птица падает, неудержимо несется к земле, навстречу гибели. Мгновение – и ничего не осталось, кроме непроглядно темной глади воды... Круг вопрошающих распался. Маги в смятении переглядывались, не решаясь заговорить об увиденном. Заклинатель счел своим долгом нарушить тревожное молчание, и тут уж загомонили все. Общим приговором предзнаменование было сочтено благим. Летящая в безоблачном небе птица, безусловно, предвещала мирное царствование, полное всяческих свершений. И голос Заклинателя присоединился к согласному хору – он тоже хотел верить в лучшее. Вверх, конечно, птица летела вверх! Могло ли быть иначе? Расходились примолкшие. Всем было не по себе.
Пророчество объявили королю, и он обрадовался, как мальчишка. Впрочем, он и был мальчишка – с младенчества странно одинокий в придворной толпе, но вроде бы вполне довольный судьбой, даже счастливый. Счастливец-наследник, истово верующий в свою судьбу.
Как могли они быть настолько слепы? Как мог он, Тринадцатый маг, тот, кто сдергивает Покров невежества... Но не сдернешь покров, окутывающий твой собственный разум...
Так началось последнее царствование. Мирное царствование, венчавшее череду столь же благополучных, ничем не выдающихся правлений. Прервалось оно неожиданно и трагично. Молодой король – славное, безобидное создание, коротавший дни в забавах и невинных шутках, – взял да и погиб. Ушел бессемейным, не оставив наследников. А ведь был цветущий юноша, здоровья хоть отбавляй, и никаких глупостей в голове... Так, по крайней мере, казалось многим. Лишь трагическая гибель обнажила тайный порок юного правителя – страсть к вредному изобретательству. Заклинатель и сам недаром слыл сторонником прогресса, но надо ведь знать меру! Прежде чем что-то изобрести, сядь, поразмысли, нужно ли это миру и не больше ли в новинке вреда, чем пользы. Замогильный холод до самых костей пробирал в лаборатории, где юнец втихую предавался гибельному сумасбродству. Так страшно, неотвратимо пожирали жизнь жуткие механизмы из железа, дерева и кож – не то мертворожденные уроды, не то и вовсе ходячая, движущаяся нежить, вырванная из обители покоя злокозненной волей мага-беспредельщика. Мера, мера нужна! Нарушить паритет между Всё и Одним легче легкого. Юный король, конечно, знал о паритете. Но было ли тому виной раннее сиротство со всеми прелестями небрежного воспитания, природное легкомыслие или же скрытый внутренний порок, но он пренебрег этим истинным знанием ради иллюзорного. Исподволь, неприметно подтачивала его болезнь. Упорно, неумолимо Один вел наступление на Всё – и победил. Мир абсолютного порядка выстроился в отдельно взятой голове. То, что голова эта принадлежала правителю, – вот что скверно! Всякий знает: болен король – болеет и держава. Или, как изящно сказано у поэта:
Нежная рыбина, даром что кажется свежей —Тронута тленью глава,Так и телу от тленья пропасть!Гибель властительного безумца, каковую можно сравнить с резекцией пораженного черной гнилью органа, запоздала. «Тело» – их прекрасная отчизна – уже гнило, гнило вовсю. Заклинатель видел, понимал, терзался собственным бессильем – и боялся заглядывать в Источник времени. Лучше не знать...
А как невинно все начиналось! Без сомнения, венценосный умелец был весьма талантлив. Взять хотя бы род обуви из обработанного особым образом при нагреве сока дерева рисин – но не для ног, как мечталось Заклинателю, а для колес. Да-да, именно! Рисиновая колбаска, надеваемая на обод самого обычного колеса, давала неоспоримые выгоды. Называлось полезное усовершенствование «сина» – по основному сырью – и готовилось к артельному выпуску. Уж и печь особую заложили для производственного процесса... Но недужный правитель все глубже погружался в мир Одного. Стал пропадать, а потом окончательно обосновался в своей лаборатории – круглом зале на вершине Уклонной башни, откуда, по-хорошему, полагалось кланяться светилам и сторонам света в предписанные дни, а вовсе не скидывать всевозможный хлам на головы безвинных стражников. Всякий ведь поймет, вещи – это вам не жизненные субстанции, сами собой в полете не исчезнут. Непременно до земли долетят и кого-нибудь, не ровен час, там внизу прихлопнут.
А король скидывал и на времямеры глядел. Гневался сильно, что неточно время показывают. Советники в толк взять не могли, о чем правитель толковать изволит. Время – это ж не казна, по штучке не пересчитаешь! Время, оно больше на урожай похоже. Его не считать, его уважать надо. Беречь и вкушать – с чувством и с понятием. Но короля было не унять. «Непременно, – говорил, – изобрету времямер особый, высокой точности, чтоб совсем мелкие частицы времени показывал, которым и названия нет». А зачем? Слишком поздно понял Заклинатель – не столько понял даже, сколько нутром почуял – весь чудовищный размах королевских амбиций. Не считать, а овладеть временем мечтал дерзкий мальчишка. Подчинить себе, заключить в клетку время, гармоничнейшее слияние порядка и хаоса! Столь далеко завлек его Один... Может, юноша на бессмертие замахивался?