Бегущие по мирам
Шрифт:
А вокруг, насколько мог судить Макар, когда его горизонт вновь расширился за пределы золотой макушки, раскинулся очень странный город. Был это, бесспорно, мегаполис, и кажется, столичный, очень уж сановно смотрелись широкие проспекты. Будто просеки, проложенные в реликтовом лесу, где вместо деревьев возносятся в небо колонны и призмы непрозрачного стекла. Впереди на высоте третьего-четвертого этажа висела над перекрестком, будто шар омелы, головокружительно сложная многоуровневая развязка. На разной высоте от стен отходили тонкие отростки, в которых трудно было не заподозрить причальные мачты. Кое-где виднелись и разноцветные каплевидные наросты – то ли личный транспорт, слизняком присосавшийся к стенам, то ли продолжение самих квартир, не разберешь. И нигде, сколько хватало
Макар попятился обратно в дом, увлекая за собой Алёну, и очень аккуратно закрыл дверь. Отвернулся, досчитал про себя до трех, давая двери время исчезнуть, но застал ее на прежнем месте. Наверное, комната запомнила, что гостям желательно иметь выход на улицу именно здесь. Он почти не сомневался, что если затребует окно, то найдет и окно, хоть десять в ряд. Но проверять не хотелось: очень уж приметным будет шевеление на стене одного из зданий обездвиженного города.
– Как думаешь, они все умерли? – с деланой бодростью спросила Алёна.
– А тела где?
– Нейтронная бомба, какое-нибудь излучение...
– Может, спешно уехали?
– Непохоже. Здесь такой порядок. И на улицах, везде. При эвакуации такого не бывает.
Они пугали друг друга, пока хватало выдумки и знания фантастики. Пространственно-временной мешок... Многомиллионный зомбятник, который явит свое истинное лицо сразу после заката... Громадная иллюзия, воздействующая на все органы чувств сразу... Или они немного разошлись во времени с городом и его обитателями, отстали или опередили его – на час, на минуту, неважно? Наверное, следовало бежать без оглядки, но тишина и безлюдье колдовского места усыпляли нормальный страх неизвестности. В этой светлой комнате без окон и ламп возможные опасности казались сказками или снами, а время замерло в тихой заводи, забыв свое главное дело – плыть от беды к беде.
Они очень, очень устали бояться.
По-крупному странный, в мелочах их временный приют казался вполне нормальным. Алёна, подойдя к низкому столику в уютном уголке, провела пальцем по стеклянной столешнице (ни следа пыли), подняла газету. «МК-бульвар» – значилось в шапке псевдоготическим шрифтом и с лишней закорюкой на конце.
– Здесь дата.
– Какая? – после паузы поинтересовался Макар.
Он успел открыть снятый с полки энциклопедический словарь, и теперь его было трудно удивить.
– Пять тысяч двести сороковой год от Божьего Плача. Четвертого месяца, двадцать пятого дня. И передовица: «Наша любимая звезда Галла вновь шокировала столичный бомонд, появившись на презентации своей автобиографии с двадцатитрехлетним новым избранником. Вступит ли певица в седьмой брак?»...
– Все как у нас, – философски заметил Макар. – Зря Боженька слезы проливал.
– От чего они считают, от Всемирного потопа, что ли?
– Мало ли что можно Божьим Плачем назвать! Падение астероидов, война какая-нибудь пакостная... Скажи лучше, эрудитка, в каком году был создан первый комикс?
Алёна неохотно оторвалась от светских сплетен.
– Понятия не имею. Это, наверное, «Супермен», да? Еще до Второй мировой.
Макар потряс томом словаря:
– В пять тысяч двести втором. В скобках комментарий: «Одна тысяча восемьсот семьдесят второй по старому английскому стилю». И никакой не «Супермен», а «Ночная Моль». Кстати о Второй мировой...
Он увлеченно зашуршал страницами.
– Ага, вот. «Вторая мировая война, основными участниками которой стали Англия и Китай, вступившие в военное противостояние из-за споров о протекторате над объединенными территориями Индии и Мусульманского королевства Непал»...
– Две тысячи одиннадцатый, – объявила Алёна.
– Что?
– Нынешний год. По старому английскому стилю. Кажется, у твоих любимых фантастов это называется параллельной реальностью?
– А что, нормальная реальность, – посуровел Макар.
– Так или не так, но что-то в мире пошло по другому пути. Вон какая у них тут техника! У нас такой нет. Ты же понимаешь, это нас дом спас, когда мы наружу выскочили. Вырастил подпорку под ноги, чтобы мы не сверзились. Комфорт, чистота. Двери по заказу. Город просто роскошный!
– И ни одного дерева.
– Мегаполис же, – удивилась Алёна.
– Вот то-то и оно. Не верю я в мегаполисное светлое будущее.
– А во что веришь?
– Не знаю. Правда, уже и не знаю теперь. Маленький совсем был – знал. А сейчас...
Алёна пожала плечами:
– Ну, брат... Нельзя же назад в колхозы. Я вот комфорт люблю.
– Да я не об этом.
Она нащупала его ладонь.
– Я понимаю.
Держась за руки, как дети в музее, они в молчании двинулись вдоль стены, увешанной картинами. На картинах – мастерских даже на Алёнин весьма просвещенный взгляд – в детски-радостных красках являлся сказочный мир. Дворцы с тонконогими портиками, стены со сторожевыми башнями, алые и зеленые полотнища атласа, вывешенные для плезиру на балконах и реющие над переулками, будто благословения добрых фей. Богачи здесь были незлыми, важными и немного смешными, бедняки – крепкими, опрятными и вполне довольными бедняцкой своей жизнью. Были и маги в хрестоматийных черных мантиях со знаками зодиака, и красавицы в белейшем исподнем, сквозящем в разрезах парчовых роб. Над шпилями и башнями носились в упряжи, распугивая голубей, волосатые атлеты с нетопырьими крыльями. Макар отлично знал, как выглядят эти существа, как они чешутся, воняют, рыгают и неодобрительно косятся, если ездок бестолков. Он сам проделал немалый путь в повозке одного из них. «Чертокрылы над чистыми кварталами», прочел он мелкие буковки на раме, аккурат под подписью на полотне: «Теофил Иванов».
Алёна застыла у соседней картины. Называлась она «Окрестности Ничьей рощи» и до того точно изображала округлый холм с непотревоженной зеленой макушкой и сбегающие с его склонов сады, полускрывшие королевскую резиденцию, цеховые дворцы и прочие официальные постройки, что ей, видевшей все это собственными глазами, никакая подпись и не требовалась.
У коллективного портрета «Членов Совета магов» они с Макаром встретились. Тринадцать лиц – мужских и женских, молодых и зрелых, красивых и не слишком, но неизменно аристократичных, – среди которых выделялось одно. Простое, с узкой бородой, старческое лицо, усталое и мудрое без двойного дна, без подтекста, оно смотрело на них со стены с живой и неподдельной доброжелательностью. На черном облачении старика не было золотых знаков, отчего оно казалось рясой монаха-нестяжателя. К такому человеку льнут взрослые, младенцы и собаки, умники и дурачки, и все ищут ласки, совета и защиты. Макар поспорил бы на что угодно, что старый маг просто неспособен гнаться за кем бы то ни было, чтобы сгноить в тюрьме или казнить на городской площади. Он исподволь посмотрел на Алёну, но она хмурилась, кусала губы, и вид у нее был упрямый, как у малого ребенка. И он смолчал, позволил утащить себя к следующему шедевру.
Полотно оказалось концептуальное. Огромное полусферическое здание ершилось шпилями, башенками, надстройками и скульптурами, отбрасывало тень, тоже огромную, но почему-то лысую как коленка. Тень стояла за зданием, словно его двойник, а не лежала на земле. Да и не было на картине никакой земли. Здание и тень были нигде, в пустоте без верха и низа, земли и неба, и такого пустого, «никакого» цвета, что и цветом-то его называть язык не поворачивался. И только между реальностью и ее тенью, на самой границе золотого свечения стен и неправдоподобной черноты небытия вдруг являлись и воздух, и краски. Там рос цветок, самый обычный, похожий на тюльпан. Совершенный в своей простоте. Он словно вобрал в себя все цвета и обличья мира, а может, сам рос как целый мир, как его обещание.