Белая церковь
Шрифт:
– Запросите штаб, - сказал главнокомандующий, несколько понизив голос, Попову.
– Нет надобности, Григорий Александрович. Я только что на ваших глазах знакомился с донесением об этом деле.
– Почему не доложили по разряду "чрезвычайное"?
– Ничего чрезвычайного в этом не усмотрел. Турки пленили один наш дозор. Генерал Каменский их наказал, разбив целый конвой. Поскольку обе операции произошли неподалеку от деревни Салкуца, турки заподозрили ее в кознях против них. Напав ночью, они сожгли ее, уничтожив при этом мужское население, которое, впрочем, было не так уж велико.
– О, если бы все было так кратко, если
– Тогда расскажите подлиннее и посложнее, - предложил Потемкин.
Мовилэ начал с другого конца. Он рассказывал, как его люди нашли в поле полуобмороженного попа, как, отогрев, отпоив его, они узнали, что, собственно, с тех самых колядок все и началось... Потемкин слушал, откинув назад огромное туловище, слушал не мигая, не дыша, и только его единственный зрячий глаз метался в каком-то отчаянном прыжке, пытаясь настигнуть уже происшедшие события и повлиять на них. Увы, сто человек так и гибли, прижатые холодом и янычарами к стенам своего храма, и одинокий поп долгую неделю блуждал по заснеженным полям...
– Что ж, - сказал фельдмаршал, - я дал клятву сокрушить эту империю, и я не уйду из жизни, не сокрушив ее.
– Это и будет вашей резолюцией?
– спросил Мовилэ.
– Тебе этого мало?
– По сегодняшнему дню - мало.
Это вывело Потемкина из себя - нет, каков наглец!
– Да что может быть выше этой победы, дурья твоя голова?!
– Выше любой победы стоит мир, ваша светлость.
– Нет, друг мой, о мире забудьте! Слишком много крови пролито, чтобы довольствоваться ничего не значащим миром. Война до конца и великая, на всю эпоху победа!
– Боюсь, что до той великой победы моя страна не дотянет и, может статься, разделит участь Салкуцы...
– Забудь на минуту о Салкуце, - сказал Потемкин, - и давай посмотрим, что творится вокруг. Мороз, метель, и в такую холодину мои солдаты зимуют в палатках. Пробовали в землянках - от тесноты и испарины одни болезни. Вернули армию в палатки. Ну, занесенная снегом палатка - это еще ничего, а как ты в ней перезимуешь на пустой желудок? Союзники вон предали, не хотят больше продавать провианту. Мы не в состоянии даже раз в сутки дать теплую похлебку своим воинам. Выдаем по сухарю и по пригоршне крупы в день в надежде, что как-нибудь тот солдатик изловчится и сам себе кашу сварит. А как ты ее сваришь, когда снег метет, отовсюду дует! Вот он и стоит, мой бедный рекрутик, по пояс в снегу, с котелком, крупой и двумя хворостинками. Стоит и прикидывает, как бы так подгадать, чтобы и ветер крупу не унес, и вьюга бы искру не погасила, и хворостинки бы дружно занялись. Твои люди худо-бедно зимуют в теплых глинобитных домиках, а ты поди посмотри, как зимует моя армия!
– Я это видел, - сказал Мовилэ...
– Видел - и что же?
– Содрогался.
– Так, - сказал Потемкин, довольный направлением, которое принял их разговор.
– А коли ты видел страдания моей армии и содрогался, что же ты идешь ко мне со своей болью, прежде нежели принять, как то подобает истинному христианину, сначала мою боль в свое сердце?
– Вашу боль я давно ношу с собой.
– Ну, тогда и я твою боль принимаю в свое сердце.
– Обняв и троекратно расцеловав гостя, он пожаловался Попову: - Вот, сам не знаю за что, а люблю его. Предал он меня, а я его все равно люблю!
Проводив боярина, Попов приблизился с приготовленными для доклада бумагами, но Потемкин вдруг отошел к затянутым толстым ледяным узором окнам, долго вслушивался в однообразный, унылый вой слабой метели за окном.
– Вась, а что, если бросить все это к черту и уйти в монастырь? Я ведь уже был около года монахом и как хорошо вспоминаю то время...
– Что ж, - сказал Попов, - в проигрыше не будете. Ваша стихия - сила, а монахи тоже сила, причем немалая... Они живут за своими каменными стенами, как у Христа за пазухой! Харч свой, вино преотличнейшее, свое, монашки, прелестные в своем роде, свои, золото, и притом немалое, свое...
Потемкин нахмурился. Что-то он поручил разузнать относительно монастырского золота, что-то очень важное...
– Выяснено, кому поручик Барятинский продал пленных?
– Как же! Хушскому епископу Стамати.
– Разве Стамати так богат, что может позволить себе бросать деньги на ветер?
– Глупый старик, ваша светлость. Уже купив их, он наконец сообразил, что они ему ни к черту, и, поразмыслив, решил подарить их турецкому султану, отправив в Константинополь с особым от себя письмом.
– Глуп-то он глуп, спору нет, но если при этом принять во внимание, что депутация молдавских бояр ищет приема у государыни, чтобы склонить ее к миру, может оказаться, что епископ не то что глуп, а умен и, может быть, даже не в меру. Чей он человек?
– Я думаю, об этом лучше всего спросить у главного священника армии, митрополита Амвросия.
– Послать за ним, - сказал светлейший, - и немедленно.
Едва Попов вышел, как с первого этажа донесся глухой удар, сопровождаемый звоном разбитого стекла. Немолодой уже солдат, согнувшись в три погибели, стоял под тяжестью огромного бревна. Он внес его в дежурку и, ошалев от бремени, ничего не видя вокруг, проткнул им насквозь застекленный шкаф, в который обычно вешали одежду дежурные.
Штабс-капитан Чижиков был в отчаянии:
– Ну, куда ты прешь, дуб неотесанный!
– А сказали, чтоб несть сюда.
– Что несть сюда приказали?
– Ну то, что вы и говорите - нетесаный дуб...
В минуту полного взаимного непонимания в дежурку вошел грузный инженер-майор и, видя, что солдат с бревном застрял в какой-то дискуссии, спросил сурово:
– В чем дело?
– Он шкаф разбил, - сказал дежурный.
– Черт с ним, со шкафом. Нам приказано - к обеду оборудовать в кабинете светлейшего солдатскую землянку в натуральную величину. Стены из дуба. Настил - дуб. На полу - высушенный в печах дерн, на дерне - сухой дубовый лист, на листе - персидские ковры. Сказано - к обеду.
– Да вы бы хоть бревна эти обтесали, что ли!
– Ни в коем случае! Приказано - даже двери, выходящие из кабинета в большую залу, заменить дверьми из грубо сколоченных досок, какие обычно навешиваются в солдатских землянках.
– И все это вы будете таскать через мою дежурку?!
– Непременно. И просьба не мешать, а всячески содействовать.
Вдруг, увидев перед собой солдата, который все еще сопел под бревном, крикнул:
– Ну пошел же, дубина!
Молельня Потемкина представляла собой несколько вытянутое в длину помещение в два окна, чем-то напоминавшее монашескую келью, если бы, конечно, не обстановка. Собственно, вещей было мало. В глубине, на столике, небольшой складень из трех позолоченных икон. Отдельно от них стояла икона благословляющего Христа - это был подарок государыни в день назначения Потемкина наместником Новороссийского края, и он возил эту икону с собой всюду, уверенный в ее чудодейственности.