Белая голубка и каменная баба (Ирина и Марья Годуновы)
Шрифт:
— Мы тебе кости переломаем, коли ты посмеешь это сделать!
Не посмел Долгорукий… Народ и армия присягнули императрице Анне.
Ну и ладно, все равно новая государыня крепко скована цепями «кондиций», утешали себя «верховники» и их сторонники. И вообще, Долгорукий держит ее мертвой хваткой. Она в императорском дворце гораздо больше оторвана от мира, чем даже в Митаве. Пусть будет довольна, что теперь имеет сто тысяч рублей в год. Каждого желающего посетить ее подвергают строгой проверке, Василий Лукич сам решает, допустить посетителя к государыне или нет…
Речь шла о посетителях-мужчинах, ну а женщины в расчет не шли. От них опасности не видели: баба, известное
Конечно, даже к дамской болтовне на всякий случай прислушивался осторожный Василий Лукич, коего в этой ситуации вернее было бы перекрестить из Долгорукого в Долгоухого. Приходилось писать записочки, которые дамы прятали… в пеленках крошечного сына Бирона, — Анна потребовала, чтобы младенца приносили к ней ежедневно. Она перепеленывала его, вертела, ворковала над ним… извлекала из ленточек и кружев записочки, прятала туда новые. А письмо Феофана Прокоповича, убежденного сторонника неограниченного самодержавия, передали Анне в искусно сделанных часах, досмотреть которые у негласной охраны не хватило ума… Женщины перемудрили мужчин!
Месяц длилась подготовка к тому, чтобы поставить все на свои места в России. Анна набралась силы, уверенности. И вот настал знаменитый день 25 февраля 1730 года.
Императрица должна была в тот день подписать злополучные «кондиции» и встретиться в Кремле, в Грановитой палате, со сторонниками ограничения самодержавной власти. Долгорукий уверил ее, что несть числа таким людям. Однако их явилось — раз, два и обчелся. И когда эта горстка попыталась продиктовать Анне новые условия правления, еще сильнее ограничивающие ее власть, первой зароптала гвардия. Гвардейцы любят женщин… И, между прочим, толстушек любят куда сильнее, чем худых. Так что Толстая Нан пришлась им весьма по вкусу.
— Мы не позволим, чтобы диктовали законы нашей государыне! — кричали гвардейцы Анне. — Мы ваши рабы, мы не потерпим, чтобы вас притесняли. Скажите слово, и мы бросим их головы к вашим ногам!
В окна «верховникам» было слышно, как негодует народ, собравшийся около Кремля и подстрекаемый людьми Левенвольде. А солдат и подстрекать не надо было. Они дружно кричали:
— Смерть крамольникам! Да здравствует самодержавная царица! На куски разрежем того, кто не даст ей этого титула!
Долгорукому стало дурно. Он почуял провал и не знал, что теперь делать.
Анна внезапно сошла с трона и приблизилась к нему.
— Так, значит, ты обманул меня, Василий Лукич? — спросила печально, а потом вдруг проворно схватила знатного царедворца и знаменитого дипломата за нос. Ее пухленькие пальчики обладали силой необычайной: Анна привыкла крепко держать поводья и нажимать на тугие курки ружей, а потому Василий Лукич не рисковал вырываться —
Завершив обход столбов, императрица остановилась и наконец-то разжала свои немилосердные пальцы. Очень вовремя: еще миг, и Долгорукий задохнулся бы. Он стоял, хлюпая носом, хватая ртом воздух, хлопая слезящимися от боли и унижения глазами, а рядом, ни живы ни мертвы, толпились прочие «верховники».
— Вы, господа хорошие, намеревались за нос меня водить, но прежде я вас всех проведу! — изрекла Анна, и при взгляде на ее лицо старая шутка: «Вот идет царь Иван Васильевич!» — припомнилась многим. Однако… однако сейчас она уже не казалась шуткой.
Между тем Анна брезгливо пошевелила пальцами, которыми сжимала нос Долгорукого, и вдруг выхватила из рук Голицына листы со знаменитыми «кондициями». Помусолила их, вытирая пальцы, а потом… потом разорвала листы в клочья, словно… о Господи Боже… словно то были не прожекты ограничения самодержавия в России, а всего лишь использованная, никчемушная утирка!
Как же был ошеломлен и потрясен князь Долгорукий! Он вдруг понял в сей миг, что стиснутый, едва ли не сломанный императрицей нос — всего лишь малая малость из того, что его еще ожидает…
Народ и гвардейские офицеры поднесли Анне челобитную:
«Просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково Ваши славные предки достохвальные имели, а присланные к Вашему императорскому Величеству от Верховного Совета пункты уничтожить». Просьба опоздала — дело было уже сделано!
Участь «верховников» вообще и всего семейства Долгоруких, которых Анна почитала своими главными врагами, оказалась ужасна. Только вовремя принявший сторону Анны князь Черкасский, да хитрющий немец Остерман, да Ягужинский, всегда бывшие ее опорой, уцелели. Кто сгнил в тюрьме, как Дмитрий Голицын, кто угас в ссылке, подобно князю Алексею Григорьевичу Долгорукому, кто расстался с жизнью на плахе, в страшных мучениях… Среди тех страдальцев были и Иван Долгорукий, фаворит императора Петра II, и князь Василий Лукич.
Может быть, в последний миг своей жизни он все-таки догадался, за что наказуем столь жестоко. За попытку обмануть Анну? За «кондиции»? Да нет же, какие там «кондиции»! Анна мстила Долгорукому именно за то, что он пытался разлучить ее с Бироном.
Не удалось. И Анна надеялась, что это не удастся никому, что они с Эрнестом будут вместе до смертного часа.
Утро императрицы.
Анна подолгу оставалась в постели — по утрам ей вечно нездоровилось. Государыня любила плотную, обильную, жирную пищу и издавна страдала подагрой и скорбутом [50] . А еще ее донимали почечные колики. По утрам она с отвращением принимала от низенькой, горбатой, но разодетой в пух и прах Бенигны-Готлибы Бирон чашу с лекарством. При скорбуте, всем известно, надобно пить отвар сосновых игл, однако Анну от одного только запаха этого отвара начинало выворачивать наизнанку. Лук она тоже на дух не переносила, поэтому пила какие-то безвкусные травки… не приносившие ни пользы, ни вреда.
50
То есть цингой.