Белая горячка
Шрифт:
— Хм, до его возвращения… Может, он еще и не собирается возвращаться.
— Я только что написала ему. Теперь это вопрос двух-трех дней.
— А что вам мешает, дорогая мадам, самой распорядиться на этот счет? Ему останется лишь утвердить ваше решение.
От «дорогой мадам» у нее, верно, глаза полезли на лоб. Я мысленно хохотал. Нелегко будет ее братцу отразить этот удар ниже пояса. Само собой, он сумел наложить лапу на переписку Сен-Тьерри. Но у него не хватит дерзости ответить, что павильон следует разрушить. И, однако, раз уж он нацепил на себя личину Сен-Тьерри, трудненько ему будет отступиться от собственных слов!
— Алло… (Она настолько понизила голос, что я слышал ее с трудом.) Алло… Что происходит, Ален?
— Да просто мне дорого время. У меня горит подряд. Так я приступаю, да или нет?
— Лучше не надо. Пока здесь не наступят решительные перемены.
— А эти «решительные перемены», как скоро их ждать?
— Неизвестно.
Отбой. Наверняка из-за вездесущего преданного слуги, уже навострившего уши где-нибудь поблизости. Что поделаешь, милый мой Шармон, у тебя нет больше выбора. Работенку, как говорит Меньель, тебе придется делать самому. И работенку не из приятных. Проглотив коньяк, я заказал еще один — чтобы придать себе силы бестрепетным взором оценить рождавшийся в голове замысел. Раз уж все отвернулись от меня, придется брать дело в свои руки. И не позже сегодняшнего вечера. Труп я выволоку наверх в одиночку — я, Ален Шармон. Я положу его на дороге, на самом виду. А тот болван пришлет из Италии письмо за подписью Сен-Тьерри. Полиции будет за что уцепиться на первых порах!.. Хотя нет, если вдуматься, тут не все гладко. Раз Симон в Милане, он никак не может одновременно возиться с трупом. Этим я поставлю его в чересчур выгодное положение. Тело надо перетащить в самый укромный уголок парка — с таким расчетом, чтобы… И это не пойдет! Остается прежняя проблема.
— Гарсон!
Минутку! Тут я не прав. Наоборот, если завтра полиция обнаружит труп, судебный медик без труда установит, что смерть наступила несколькими днями раньше, то есть до отъезда Симона. Ни у кого не останется сомнений в том, что Симон спрятал свою жертву в зарослях, чтобы занять затем его место… Что ж, я рассудил верно. Остается только вытащить Сен-Тьерри из подвала!
Мне становилось все жарче. Сен-Тьерри не так уж тяжел, но придется каким-то образом одолеть примерно дюжину ступенек. Взвалить его себе на спину? При этой мысли я содрогнулся от омерзения. Взять его под мышки и поволочь?.. Не менее отвратительно. Может, с помощью веревки?.. Главное — избегать любого контакта… по крайней мере продолжительного. Да, веревка. Но где ее взять? Хотя что это я, совсем раскис. А та веревка, что у меня в багажнике на случай аварии? Длинная, прочная, вполне подходящая веревка. У меня есть все, кроме мужества. Мысленно я связал удавку… а как ее потом набросить?.. Вот я приподнимаю ему голову, протаскиваю петлю под спиной… но ведь еще надо развести ему руки в стороны… Я ухватился за медный поручень.
— Гарсон… Чего-нибудь покрепче!
— Вам не кажется, мсье, что… Я бы на вашем месте остановился.
Он прав. Не алкоголь, а воля нужна мне сейчас. Расплатившись, я вышел на улицу — ноги у меня дрожали. По правде говоря, дрожало у меня все. Но я твердил себе: надо… надо… Зачем, я толком уже не соображал, но все равно: надо… Иначе я действительно окажусь последним неудачником. Я сделал, мне и разрушать сделанное… Или, вернее, я разрушил, мне и делать. Как бы то ни было, я себя понимал. И эти звезды, что сверкали над крышами, — они тоже меня понимали, они обещали мне прекрасную сухую ночь. В такую ночь тело, которое волокут по земле, не оставляет следов. О такой ночи только мечтать. Студеная, безмолвная ночь — она отпугнет любопытных. Твоя ночь, Шармон, если ты мужчина!
Как тихо я ни старался ступать, земля под ногами скрипела, словно я шагал по битому стеклу. Было уже за полночь. Городской шум утих. Проходя мимо замка, я заметил в одном из окон слабый свет ночника — то была спальня старого Сен-Тьерри. Остальные окна были темны. Я мог быть совершенно уверен: никто меня не побеспокоит. Единственная опасность таилась во мне самом; алкоголь еще тлел в крови, подобно тому, как горит подсохшая трава: огня не видно, зато дыму много. Запутавшись в веревке, я преодолел брешь чуть ли не на четвереньках. На мне были жокейские штаны и куртка, которые я надел, чтобы быть посвободней в движениях, но веревка, замаслившаяся от продолжительного пребывания в багажнике, упорно разматывалась.
На пороге павильона я остановился. Дверь с прошлого раза оставалась открытой. Вот и пришло время… Я расстегнул воротник куртки: я снова начинал задыхаться. Куда оттащить труп?.. Может, лучше заранее присмотреть подходящее место в кустах неподалеку от павильона?.. Я понимал, что просто тяну время, хитрю сам с собой, и все равно поздравил себя с трезвой мыслью. Главное — действовать методично. Ничего не оставлять на волю случая!.. Итак, я углубился в парк. Меж голых ветвей сверкали звезды, словно по весне распустились цветы. Я считал шаги: сорок, пятьдесят… Стоп, хватит. Пожалуй, даже много: я чересчур отдалился от дороги. Тут я внезапно устыдился. Все это не более чем уловка, предлог, чтобы увильнуть от предстоящего испытания. Единственное, что требуется, — вытащить труп наружу. А дальше… что ж, дальше все завертится само по себе.
Я вернулся к павильону и решительно вошел внутрь, закрыв за собой дверь. Путь к отступлению отрезан. Я снял перчатки, включил фонарь и положил его плашмя на пол. Так он светил на балки потолка, но отраженный свет, хоть и слабый, падал на стены. Его мне вполне хватило, чтобы завязать на веревке удавку. Поставив внутрь петли ногу, я сильно потянул за конец веревки, чтобы испытать прочность узла. Усилие отдалось у меня в шее и в голове. Я закрыл глаза, и слепящий круг отражателя вспыхнул под веками десятком зеленых солнц; нет, никогда мне не отважиться… Я медленно потер виски. Спокойнее… вот уже и лучше. Кто сказал, что труп надо вытащить наверх одним духом? Помаленьку, ступенька за ступенькой… Я открыл глаза. На ступеньках лестницы, ведущей в подвал, я уловил какое-то движение. Схватив фонарь, я направил туда луч, но нижние ступеньки оказались в области тени, и там я ничего не мог различить. Я замер в неподвижности. Мне вроде бы послышалось… Хотя в пустом доме всегда чудятся всякие звуки… Я вытащил ногу из петли, не отводя луч фонаря от лестницы. Он прочерчивал путь, который мне предстояло проделать. Я сделал шаг, и доска под ногой издала протяжный скрип. Я снова замер. Быстрый шорох… Его могло произвести только что-то живое… или же он родился во мне, в моей бурлящей крови, в иссушенном мозгу. Если б я еще не закрыл входную дверь, ночной пейзаж успокоил бы меня. Я ощущал себя чудовищно одиноким в безмолвном присутствии того, кто лежал у меня под ногами, того, чьим сообщником стал весь этот темный дом. Набрав в легкие побольше воздуха, как перед прыжком в бездну, я сделал еще шаг — вперед и немного в сторону, чтобы прогнать темноту, скопившуюся на ступеньках.
Я еле подавил вопль омерзения. Крыса!.. Она смотрела на меня… Потом ее не стало… И тут же появилась другая… Еще одна — уцепилась когтями за ступеньку… Их глаза крохотными угольями перемещались во мраке… Клавьер, на помощь! Я вижу крыс!.. Пот заливал мне глаза. Одна, особенно жирная, словно притягиваемая светом, подобралась ко мне поближе… все эти извивающиеся хвосты… то ли звери, то ли гады… Вот уже и веревка зашевелилась у меня под ногами, узел на ней стал раздуваться, словно капюшон у кобры. Я выронил фонарь, мотнулся к двери, но не сразу нашел ее и натолкнулся на стену. Я молил Сен-Тьерри дать мне выбраться отсюда…
Холод ночи остудил мне лицо. Скорей, скорей к машине! Прыгнув в нее как безумный, я, видно, впал в беспамятство. Когда я смог взяться за руль, я еще плавал в дурмане. Даже доехав до дому, я не пришел в себя. Я рухнул в кровать. Я еще видел их, хоть и все менее отчетливо. Последней исчезла та, самая жирная. Про Сен-Тьерри я и думать забыл. Я ощущал себя человеком, которому только что сообщили, что он поражен неизлечимым недугом. Тот воспринимает свое тело как нечто постороннее. Мое тело принялось плодить крыс. Того и гляди оно напустит их полную комнату, погонит их на шторы. Невольно я поджал колени к животу. А ведь Клавьер меня предупреждал! Но до этой ночи я ни за что бы не поверил, что можно вообразить себе столь реальных крыс, со всеми их лапками, когтями, хвостами и даже подпалинами на боках. Далеко же зашла моя болезнь… Собрав остатки сил, я поднялся попить. Я выпил два полных стакана воды. Перед тем как улечься, я прошелся по квартире и включил все люстры и светильники. Свет придал мне ощущение некоторой безопасности, но я все равно гнал от себя сон. Вытянувшись на боку, я осматривал пол, вглядывался под шкафы и столы. За окном отбивали время соборные часы. Прогромыхивали грузовики. Наконец я заснул, а когда вынырнул из забытья, когда увидел все лампы зажженными, кубарем соскочил с кровати, истошно завопив: «Кто здесь?» И лишь потом вспомнил… Срочно лечиться! К счастью, это только первый припадок.
Я сделал себе кофе. Все, спиртного больше ни капли. По мере того как восстанавливалось мое душевное равновесие, я все строже судил себя. Фонарь, веревка, перчатки — все осталось там. Это надо обязательно забрать! И потом надо во что бы то ни стало вытащить труп. Дня через два, три… когда пройдет алкогольное отравление. Пока что я был не в состоянии сделать даже малейшее усилие. О крысах я больше не думал, но они еще не покинули меня. Они были здесь, притаились у меня в крови, в нервах… Во мне бродила тревога, она мешала мне сосредоточиться, проанализировать сложившееся положение. Одно я знал наверняка: перчатки выдают меня с головой, тут я допустил грубейший промах. Стоило моим мыслям обратиться к этому предмету, как где-то в самых глубинах естества я чувствовал нарастающее сопротивление, будто натыкался на глухую стену… Вход запрещен! И на спине выступал холодный пот. Тогда, в самом начале, я без особого смятения примирился с мыслью, что Сен-Тьерри умер от моей руки. Я не отдавал себе отчета в том, что мысль эта подспудно вызревает во мне. И вот теперь она, как ржа, понемногу начала разъедать мозг. Она воспрещала мне доступ в павильон. Проявлялась она, когда алкоголь сообщал ей свою необузданность, в образе тех самых тварей, что преграждали мне путь в подвал… Я видел не нечистую силу, а крыс. Это похлеще.