Белая горячка
Шрифт:
Во мне затеплилась надежда. Я был вроде севшей на мель шлюпки, которой приходит на помощь прилив. Воздух свободно входил в мои легкие. Я закурил сигарету. Неплохо было бы еще пропустить стаканчик… После стольких часов кошмара передо мной наконец забрезжил выход. Спасен!.. Правда, остается еще Симон… как-никак он брат Марселины! Ну да он наверняка оставил себе лазейку. Этот парень весьма ловок. Даже слишком!.. Я всегда относился к нему настороженно. Положением сестры он пользовался без зазрения совести. Какую роль играл он при Сен-Тьерри? Нечто вроде прислуги за все, порученец для всяких щекотливых дел. Он-то выкрутится: изворотливости у него хватит на двоих. Я посмотрел на часы. Почти полдень. Вот-вот должна приехать Марселина. Я направился к замку.
— Ну, так как? — спросил старик.
— Со стеной трудностей никаких. Затрат потребуется не так уж много, поскольку можно будет использовать тот же камень.
— Вот и прекрасно. Я и сам об этом подумал, но рад, что предложение исходит от вас.
— К сожалению, не в одной стене дело. Есть еще павильон.
— Павильон? А с ним-то что?
— То, что он разваливается. Какой смысл восстанавливать ограду, если он того и гляди на нее обрушится.
Нахмурившись, старый Сен-Тьерри устремил на меня пристальный взгляд, словно подозревая какой-то подвох.
— Вы уверены, Шармон, что не преувеличиваете?.. В последний раз, когда я там был, я ничего такого не заметил.
— А как давно это было?
Он смежил веки, устало вздохнул.
— Верно, — пробормотал он. — Давненько…
— Кровля уже никуда не годится. Внутри я, правда, не был, но можно не сомневаться, что балки прогнили. А вдруг произойдет несчастный случай? Ответственность ляжет на вас.
— Туда никто уже не заходит.
— И все-таки! Это неосторожно. Разумеется, полностью восстанавливать его нет надобности, речь идет лишь о том, чтобы подремонтировать самое основное.
— И дорого это встанет?
Снова буравящий взгляд из-под полуопущенных век.
— Не очень. На все должно хватить полутора миллионов.
В разговоре с владельцем замка я переводил все на старые деньги — к новым тот упорно не хотел привыкать. [2]
2
В 1960 году во Франции была проведена денежная реформа в масштабе 1:100.
— Что ж, над этим можно поразмыслить, — сказал он.
— Я предпочел бы уладить все до возвращения вашего сына.
Подобные выражения меня больше не страшили. Каким-то непостижимым образом я начинал считать единственным преступником Симона.
— А если ограничиться подпорками?
— Этот угол парка чересчур сырой. Никакое дерево не выдержит. Рано или поздно придется бороться по-настоящему, и чем дольше вы с этим протянете, тем больше будут расходы.
— Кто у вас на примете для этой работы?
— Меньель.
— Он дорого берет.
От нетерпения у меня сжались кулаки. Из-за его тупого упрямства может рухнуть весь мой план. Кто-то постучал в дверь.
— Пойдите откройте, — сказал он мне. — Это, должно быть, Марселина.
Я так торопился покончить с этим делом, что сделал вид, будто не расслышал.
— Он примет наши условия, — сказал я. — Сейчас в строительстве затишье.
— Это, должно быть, Марселина, — повторил старик.
Я поднялся, но, пока шел до двери, продолжал гнуть свое:
— Лучше всего было бы пригласить Меньеля. Пусть посмотрит сам, и мы вместе условимся о цене.
— Давайте не будем спешить.
Держа руку на дверной ручке, я бросил ему:
— А что, если ваш сын уже вступил в переговоры с Меньелем… Я знаю, он подумывал об этом.
Я открыл. На пороге стояла Марселина — в своей просторной дорожной шубке она была сама элегантность. Она вытянула губы как для поцелуя и шепнула:
— Ну как он?
— Как всегда, упрям как осел.
Она вошла в комнату, словно на сцену, заговорив со мной полагающимся по роли холодно-вежливым тоном:
— Как вы находите нашего больного, мсье Шармон?
Но старик, не менее проворно напустивший на себя самый что ни на есть мученический вид, слабо взмахнул рукой и голосом умирающего проговорил:
— Бедное мое дитя, думаю, это конец… А муженек твой, как видишь, все равно уехал. Никому я тут больше не нужен…
Она склонилась над ним с дочерним поцелуем.
— Что вы, папочка… Я ведь специально приехала сюда, чтобы не оставлять вас одного.
Во мне кипела злость. Все сорвалось! Ну что бы Марселине появиться минут на десять попозже!.. Радость новой встречи с ней была безнадежно испорчена. Пора убираться восвояси. Я для них вроде мелкого служащего, который должен знать свое место. И тут меня впервые ужаснула чудовищность разыгрываемого здесь фарса: приговоренный к смерти старик, не верящий в это, но симулирующий агонию, женщина, ласково называющая его папочкой, а в разговоре со мной — старым маразматиком, и я, убивший сына одного и мужа другой… Нет! Это немыслимо. Надо стряхнуть с себя этот кошмар.
Тем не менее я приблизился к изголовью.
— Так как же насчет Меньеля?
Марселина, желая, видимо, поскорее оказаться со мной наедине, погрозила мне пальчиком:
— Мсье Шармон, неужели вы не можете отложить дела на потом? Догадываюсь, что речь идет опять об этой противной стене. Пускай подождет! Папа скажет мне, что он решил, и я сообщу вам его ответ… Во второй половине дня мне как раз надо в Клермон. Я зайду к вам, договорились?
Если б она только знала, глупая! Настаивать опасно. А отложить на потом, как предлагает она, — это, быть может, означает упустить единственную возможность благополучно завершить эту историю. Внезапно мне пришла в голову абсурдная мысль — впрочем, последнее время меня навещали мысли одна абсурдней другой. Сколько дней может сохраняться труп?.. Ведь я очистил карманы Сен-Тьерри от всего, что могло бы дать возможность установить личность умершего. Не обернется ли эта предосторожность против меня же?.. Сколько дней?.. Клавьер прав. Надо лечиться, и немедля.