Белая королева
Шрифт:
— Я должна родить сына, — сообщила я матери.
— Я знаю, — улыбнулась мать.
Из кармана она вытащила три магических амулета, аккуратно, точно рыболов наживку, привязала их к трем лескам и забросила в реку. Потом подала мне концы лесок и велела держать. Слушая, как «наживки» одна за другой падают в воду, я вспомнила то золотое колечко, которое пять лет назад выудила из реки еще дома, в Графтоне.
— Теперь выбирай сама, — дала указания мать. — Выбирай, какую леску тянуть.
Концы всех трех лес я крепко зажимала в левом кулаке.
Из-за облака выглянула луна. Уже убывающая, но еще довольно полная, серебристая; от нее на темной воде пролегла светящаяся дорожка. Я взяла одну из лесок в правую руку.
— Вот эту, — сказала я.
— Точно?
— Да.
Мать тут же достала из кармана серебряные ножницы, перерезала две остальные лесы, и их сразу унесла темная река.
— А что там было? На тех лесках.
— То, чего уже никогда не случится. То будущее, которое останется скрытым. Дети, которые у нас никогда не родятся, возможности, которыми мы никогда не воспользуемся, удача, которая никогда нам не улыбнется. Все это смыло водой. Для тебя
Я прислонилась к стене дворца и осторожно потянула за лесу; она легко подалась, и из воды, роняя капли, показалась хорошенькая серебряная ложечка, какие дарят младенцу «на зубок». Когда я подтянула ее к себе и поймала одной рукой, ложечка так сверкнула в лунном свете, что я успела прочесть выгравированное на ней имя: «Эдуард», а рядом с этим именем я заметила еще и крошечную корону.
Рождество мы провели в Лондоне, устроив настоящий праздник примирения, словно этот пир действительно способен был превратить Уорика в нашего сторонника. Все это напоминало мне былые времена, когда бедняга Генрих пытался свести своих врагов и заставлял их клясться друг другу в дружбе. Я знала, что многие во дворце тайком посмеиваются, видя Уорика и Георга среди самых почетных гостей.
Эдуард приказал сделать все с поистине королевским размахом, и на праздник Двенадцатой ночи [20] почти две тысячи представителей английских аристократов сели вместе с нами за обеденные столы. Уорик занимал среди них наиболее почетное место. Эдуард и я надели короны и облачились в самые богатые и модные одежды. Той зимой я предпочитала серебристо-белые и золотистые тона, и все говорили, что я — настоящая Белая роза Йорка.
Мы преподнесли подарки всем гостям, присутствующим на обеде, а также одарили их различными милостями. Уорик пользовался всеобщим вниманием, и мы с ним раскланялись в высшей степени любезно. Я даже танцевала — правда, по приказу мужа — со своим деверем Георгом; мы держались за руки, и я, улыбаясь, смотрела в его привлекательное мальчишеское лицо, в очередной раз поражаясь тому, как сильно он похож на своего брата: уменьшенная и, пожалуй, более утонченная копия светловолосого красавца Эдуарда. Просто удивительно, до чего Георг нравился людям! Пусть даже чисто внешне. Казалось, в нем сосредоточилось все легкое обаяние Йорков, но не было заметно ни капли гонора, столь свойственного Эдуарду. Но я ничего не забыла и ничего не простила!
20
Двенадцатая ночь — 6 января, последний день рождественских Святок и двенадцатый день после Рождества, совпадает с Крещением.
Я ласково поздоровалась с его молодой женой Изабеллой, дочерью Уорика, и пригласила ее ко двору, в общем, желая ей добра. Она была какая-то жалкая, худенькая, бледная и, судя по всему, пребывала в ужасе от той роли, которую ее заставил играть отец в задуманной им игре. Теперь, выйдя замуж за Георга, она стала членом самой вероломной и опасной семьи в Англии; ей приходилось постоянно находиться при дворе короля, которого ее муж предал. Изабелла явно нуждалась хоть в капле доброты, и я обращалась с ней действительно как сестра. Человеку, не знакомому с нравами двора и прибывшему сюда лишь на самый радостный и гостеприимный из всех праздников года, и впрямь могло показаться, что я искренне люблю эту девушку, ставшую мне родственницей, что ни отца, ни брата я не теряла, что я и памяти начисто лишилась.
Но с памятью было все в порядке. В моей шкатулке с драгоценностями по-прежнему хранился потемневший медальон, а в нем — крошечный обрывок последнего отцовского письма, на котором я собственной кровью вывела имена: Ричард Невилл, граф Уорик, и Георг Йорк, герцог Кларенс. Нет, я ничего не забыла, и когда-нибудь они это поймут!
Уорик продолжал оставаться для всех загадкой, это действительно был самый могущественный человек в королевстве после самого короля. Он принимал чествования и подарки с ледяным достоинством, как человек, которому все обязаны. А вот соучастник его преступления, Георг Кларенс, напоминал, скорее, щенка гончей, который все время прыгает и виляет хвостом. Изабелла, его жена, предпочитала сидеть среди моих фрейлин и общалась в основном с моими сестрами и невесткой Елизаветой. Я не могла сдержать улыбки, замечая, как она отворачивается, не желая видеть выкрутасы своего супруга, когда тот танцует с другими дамами, как она вздрагивает, когда он во все горло выкрикивает тосты в честь короля. Белокурый круглолицый Георг всегда был любимцем Йорков; во время этих рождественских праздников он вел себя по отношению к старшему брату так, словно не только на этот раз прощен, но и впредь всегда и за все будет получать прощение. Безусловно, Георг был самым испорченным, самым избалованным ребенком в этом семействе и, судя по всему, сам верил, что ни на что плохое попросту не способен.
Младшему из братьев, Ричарду, герцогу Глостеру, уже исполнилось семнадцать; к этому хрупкому юноше довольно привлекательной наружности все относились как к ребенку, но ничьим любимцем он, пожалуй, никогда не был. Он единственный из братьев был похож на отца: такой же темноволосый, хрупкий, тонкокостный — точно тот ребенок, какого эльфы оставляют родителям взамен похищенного сына, [21] — и этим сильно отличался от остальных своих сородичей, широкоплечих, крепких, светловолосых и красивых. Ричард был благочестив и задумчив; большую часть времени он проводил дома, в своем огромном замке на севере Англии, где жил жизнью, полной всевозможных обязанностей и сурового служения людям. Ричард находил неуместным праздничное сверкание нашего двора, и ему, безусловно, казалось, что для этого пира мы разукрасили себя, точно какие-то язычники. А на меня, клянусь, он посматривал так, словно я — дракон, алчно распростершийся
21
Сказочное существо, подменыш, которого эльфы или другие представители «маленького народца» оставляют в семьях вместо похищенного ими ребенка или — иногда — взамен похищенной женщины. Считается, что это эльфийское дитя, но на самом деле это чаще всего существо очень старое, избавиться от которого можно лишь благодаря определенным колдовским способам. Внешне такие подменыши, согласно преданиям, совершенно безобразны, с морщинистой кожей и непропорционально огромными головами, но у них очень красивые, ясные глаза. Возможно, отголоски этих фольклорных представлений сказались впоследствии на описаниях Ричарда III, которого часто изображали горбуном и уродом (например, Шекспир в «Ричарде III»), да к тому же обладающим чрезвычайно злобным и коварным нравом.
Слухи о нашем рождественском пире разлетелись по всему свету. В разных странах Европы двор нового английского короля считался самым прекрасным, элегантным, куртуазным и милосердным. Эдуард непременно хотел сделать двор Йорков не менее знаменитым, чем двор герцогов Бургундских, всегда славившийся своим вниманием к красоте, моде и культуре. Мой муж любил хорошую музыку, и во время обеда у нас всегда либо пел хор, либо играли музыканты, а мы с моими придворными дамами выучили немало танцев и даже сами придумали кое-что новое. Мой брат Энтони был незаменимым советчиком в подобных затеях. Он много путешествовал по Италии и постоянно рассказывал нам о новых науках и искусствах, о гармонии древнегреческих городов, о Риме и о том, что сейчас Европа заново открывает для себя античные искусства и науки. Энтони не раз беседовал с Эдуардом о том, что хорошо было бы пригласить к нам из Италии художников, поэтов и музыкантов, и призывал его использовать королевскую казну для создания различных школ и университетов. Энтони также немало знал о новых научных открытиях и исследованиях, о математике, астрономии и многих других удивительных вещах. Он поведал нам о новом математическом счислении, которое начинается с цифры нуль, и попытался объяснить, как представления о нуле способны изменить все на свете. Он утверждал, что есть такая наука, которая дает возможность вычислить любое расстояние, даже такое, которое невозможно измерить: например, вскоре можно будет узнать даже расстояние от нас до Луны. Его жена Елизавета спокойно и внимательно все это слушала, а нам говорила, что Энтони — настоящий волхв и мудрец. В общем, наш двор стал средоточием изящества и просвещенности, и всем этим управляли мы с Эдуардом.
Однако я не уставала удивляться тому, как дорого содержать такой двор, как много приходится платить за всю эту красоту и даже просто за подаваемые на стол яства. Немало стоили нам и бесконечные требования наших придворных — то о судебном разбирательстве, то о какой-либо должности, то о выделении земель или иной милости, то о посте сборщика налогов, то о помощи в решении вопроса о наследстве.
— Вот что значит — быть королем, — заметил как-то Эдуард, подписывая последнюю из поданных в тот день петиций. — Как король Англии я владею всем. Герцоги и графы распоряжаются своими землями только благодаря моей милости, и каждый рыцарь, и даже каждый мелкий сквайр, пользуется неким ручейком, вытекающим из моей реки. Каждый жалкий фермер, каждый арендатор, каждый копигольдер [22] и крестьянин — все зависят от моей милости. И я вынужден раздавать богатство и власть, чтобы мои реки текли по-прежнему. А если что-то пойдет не так — даже при малейших признаках этого, — люди сразу начнут шептаться, что прямо-таки мечтают вернуть на трон короля Генриха, что в старые времена было куда лучше. Или даже что Эдуард, сын Генриха, или мой брат Георг могли бы стать более щедрыми правителями. И уж конечно, клянусь Господом, где-нибудь да найдется очередной претендент на трон — например, Генрих, сын Маргариты Бофор. А что? Люди скажут: пусть теперь нами правит кто-нибудь из династии Ланкастеров, для разнообразия. Все это способно лишь усилить брожение мыслей. Ради сохранности власти мне постоянно приходится по кусочку отдавать ее другим, но кусочки эти тщательно мной выбраны и отмерены. Я должен нравиться каждому, но не слишком сильно.
22
Копигольд — основная форма феодально-зависимого крепостного держания в Средние века. Copyhold — буквально «держание по копии», т. е. на основании выписки из протокола манориальной курии. Самостоятельность копигольдера в распоряжении имуществом, как и другие его права, была весьма ограничена; он платил помещику ренту и нес другие повинности в его пользу.
— Да все они — просто жадные до денег крестьяне! — раздраженно бросила я. — Их преданность королю покоится лишь на собственных интересах. Их волнуют только собственные проблемы и желания. Они хуже рабов!
Эдуард улыбнулся.
— Ты права. Это действительно так. Каждый из них хуже раба. И каждый мечтает владеть своим маленьким поместьем или своим личным маленьким домиком — точно так же, как и я хочу владеть своим троном, так же, как ты желала получить в манориальную собственность поместье Шин, а в придачу к нему и должности для своих родственников. Все мы стремимся к богатству, к управлению землями, и все это находится в моих руках, так что раздавать и земли, и богатства мне приходится с большой осторожностью.