Белая лошадь – горе не мое (сборник)

Соломко Наталия

– Да хватит тебе переживать… – вздохнул Саня.

– Александр Арсеньевич, ну как вы не понимаете? – сердито отозвался Боря. – Не могу же я жить на вашем иждивении.

– Перестань, – поморщился Саня. – Прокормим. – И подмигнул безутешному Боре. – Зато, когда станешь великим режиссером кино, мы же гордиться будем, а?

– Я считать все буду, а потом отдам…

– Тьфу! – Саня даже рассердился. – Счетовод!

– Да нет, Борька прав, – покачала головой Юля. – Неловко это как-то… Надо что-то придумать… Слушай, Борь, а ты на почту иди, телеграммы носить!

– А возьмут?

– Да бросьте вы,

зачем это нужно! – не согласился Саня.

А из палатки вылез Кукарека в обнимку с рыжим котом Вовы Васильева (Вова расставался с ним только на время занятий в школе) и заявил:

– А чего? Конечно, иди, Боря! Ты же мужчина, а мужчина сам за себя отвечает!

– Живо в палатку, мужчина! – нахмурился Саня. – Завтра не поднять будет, да?

– А если мне надо?

– Коту тоже надо?

– А там темно. Я один боюсь! – И Кукарека, прижимая к груди рыжего, ушел в лес. – У нас Юлька каждое лето работает, – прокричал он из тьмы, – потому что маминой зарплаты не хватает, а на мне к тому же и горит все, как на огне. Что ж делать? Я, как в восьмой перейду, тоже буду летом работать. А Борька что – хуже?

– Вот именно, – подтвердил Боря.

– Ему даже полезно, раз он в кинорежиссеры собирается, – сказала Сане Юля. – Ему жизнь надо очень хорошо знать, а не только книжки читать…

– А книги разве не жизнь? – спросил Саня.

Юля взглянула на него темными своими строгими глазами, улыбнулась и сказала:

– Вы очень хороший… И добрый… Только вы еще совсем ребенок…

От этих слов обидно стало Сане и счастливо, и, чтоб Юля, Боря и Кукарека этого не заметили, он иронически улыбнулся и сообщил Юле, что она сама еще очень юная и глупая особа. А Юля ему ответила, что женщина внутренне взрослеет раньше мужчины, и поэтому внутренне она значительно старше…

– Ну да, – сказал остроумный Саня, – вы мне внутренне в бабушки годитесь, да?

А потом Боря уснул прямо у костра. Лес стоял тихо-тихо.

– Я вас помню, когда вы еще в школе учились… Вы с нами на концерт ходили. Зимой, в пятом классе… Тогда снег шел такой пушистый, мы его ртом ловили, пока Аристотеля на остановке ждали. Мы на конечной договорились встретиться и ехать вместе, а он опаздывал. Мы уже хотели за ним бежать, а тут вы вместе пришли… Помните?

Саня помотал головой.

– Вы были без шапки, весь в снегу, а Аристотель сказал: «Это мой друг Саня, прошу любить и жаловать», а мы сразу стали вас разглядывать… Так интересно было!

– Почему это? – насторожился Саня.

– Ну, вы ведь были сын Арсения Александровича. Мы так близко в первый раз вас видели: вы на другом этаже учились. Я все пыталась себе представить, как вы приходите домой, а там – Сень Саныч… Думаю, как же вы с ним разговариваете – и не боитесь?.. Еще думала, «ты» или «вы» вы ему говорите?.. А на концерте вы сидели рядом с Машкой Матвеевой. Она тогда в вас сразу втрескалась, а мы дразнились…

– А эта Матвеева, видно, прозорливая девушка, – серьезно отозвался Саня. – Сразу поняла, какой прекрасный молодой человек сидит с ней рядом. Это такая черненькая, в очках, да? На втором ряду в прошлом году сидела?.. Очень славная девушка…

– А вы совсем не помните про концерт?

– Совсем… Ну, а дальше что было?

– В антракте вы побежали за мороженной, а мы…

И Саня все вспомнил!.. Это

в филармонии было, зима, одиннадцатый класс. Он даже вспомнил, как залихватски подмигивал в зал старенький балалаечник… А в зале, в девятнадцатом ряду (и ряд помнил!), сидела Кондратьева из одиннадцатого «Г», и Сане все время хотелось оглянуться, поглядеть туда, но он не смел… Вот как это было. А потом они встретились в антракте.

«Как, и ты здесь?..» – неискренне удивился Саня (он и с Аристотелевыми пятиклассниками-то напросился только потому, что услышал случайно на перемене: Кондратьева сегодня идет в филармонию), и они встали в очередь за мороженым. Нужно было говорить что-то остроумное, непринужденное, а Саня смотрел в сторону и молчал как дурак… И все-все – и Кондратьева, и тетка, продающая мороженое, и вся длинная очередь, – наверно, понимали, что Саня влюблен в Кондратьеву по уши…

– Вы в нее были влюблены? – спросила проницательная и бестактная Юля.

– В кого?

– Ну, в девочку, с которой вы стояли за мороженым…

А Саня ответил:

– Много будете знать – скоро состаритесь.

– Вы ее тогда спасали?

– А как же! – хмыкнул Саня. – Я всех девочек, в которых влюблен, обязательно спасаю…

– Нет, правда…

– Она не из нашего класса была… – Он вздохнул. – А я спасал девочек исключительно из своего класса, Юля…

Саня не очень любил вспоминать этот случай… Глупый, нелепый случай, имевший место наутро после выпускного. Потом в газетной заметке Саня именовался не иначе как «герой», который, «рискуя жизнью, спас своих товарищей»…

Не любил же Саня об этом вспоминать по целому ряду причин. Во-первых, потому, что героическому Сане было сначала очень страшно, а потом – очень больно, вспоминать об этом не очень-то приятно. А во-вторых, потому, что если сказать кому, в чем заключался «героический поступок», так ведь это один смех… Даже в газете постарались обойтись возвышенной лексикой, конкретно ничего не называя. Потому что… ну как тут сказать?.. «Бросился под велосипед»?.. Это же просто обхохочешься!..

Было так: бродили до рассвета, не хотели расходиться. Да признаться, и боязно было расходиться; вот мы еще вместе, мы еще класс, но это уже в последний раз… Сегодня утром они разойдутся навсегда. Где-то совсем рядом каждого караулит уже своя судьба, какая-то новая, неведомая жизнь… Школа кончилась. Долго они ждали этого, мечтая о свободе, но вот – сбылось, и теперь каждому было не по себе: а что там, впереди?..

Хохотали, пели, что-то кричали весело, бродя по пустынным светлеющим улицам, а тревожно было, потому и цеплялись друг за друга, не хотели расходиться. И когда Тюля сказал, что дома у родителей припрятана бутылка шампанского, все шумно обрадовались: появилась причина еще побыть вместе. Как же можно разойтись, не выпив Тюлино шампанское?! И пошли, гомоня, по улицам.

Тюля жил в узком крутом переулке, в деревянном одноэтажном доме. Кто-то вошел во двор, кто-то остался у ворот, и, пока Тюля на цыпочках крался к холодильнику, бывшие одноклассники развлекались как могли. В частности, выкачен был со двора старенький Тюлин велик «Орленок» без цепи и без педалей. В младые лета Тюля ездил на нем в школу, а на переменах мальчишки лихо гоняли по школьному двору… Теперь-то уж не погоняешь: коленки в руль упираются.