Белая Невеста
Шрифт:
А Клим Егорыч пощупал мою руку, буркнул под нос:
— Ну, ну!..
И больше ни слова. Ушел.
Тут Анна Васильевна подсела ко мне на койку, посмотрела на меня своими спокойными глазами:
— Не волнуйся, орел!
— Не волнуйся! — загудел рыжий тракторист. — Зимой будет одна рукавица лишняя.
— Не слушай! — Анна Васильевна хитровато улыбнулась. — Тебе бы в теплые края! Поставят раскладушку у самого синего моря. Волна под нее подкатывает, камушки лижет. Так и спи целую ночь. Человек ты одинокий.
— Невеста? — я присвистнул. — Не хочу ни белых, ни чернявых, ни рыжих!
— Поезжай! — подмигнул мне огненный Филимон.
— Белая Невеста? — дядя Миша крякнул от удовольствия. — Как же! Штурмом брали. Кабы не моя Маруся — утонул бы я в подвале. Представляешь? Из бочки, что из душа, вино… Потоп! Маруся меня, как из-под огня, вынесла! Думаешь, крепко клюнул? Жажда мучила. Жарища! А вода соленая…
— Родниковую на соленую менять? — Я заерзал на койке. — Мне и своей Белогорщины хватает!..
Куда, скажите, я поеду? Тут, в Козачьем Бору, еще шпингалетом вертелся у верстака молчаливого деда Ерофея. Нырял, что в морскую пену, в пахучие березовые стружки. Научился тросточки ножом разрисовывать и такие дудочки вырезать — симфония! А то кусочек бересты к губам приложишь — куда там твоим соловьям!
А они, эти окаянные белогорские соловьи, легки на помине. В раскрытое окошко слышно: бьют в краснотале очередями. Щелк! Щелк! Кто всех перещелкает — того соловьихи любят. А мне-то что до них! Чтобы не слышать их проклятой любовной перестрелки, натянул я на голову казенное одеяло. Но чую: оно само с головы сползает.
Анна Васильевна терпеливая: как сидела, так и сидит.
— Не дури, орел! — Не спеша полезла в кармашек своего чистого халата. — Вот тебе адресок моей сестренки. Лилия Васильевна Перегудова. Она тебя определит. Поезжай! Чудотворный тупик, семь.
— Чудотворный?!
Впервой я не перечил женщине. Сам удивляюсь. «Раз так, — думаю, — шуруй, Шурыгин! Деньжата покуда есть».
— Жми! Она тебя подлечит, эта чудотворная Невеста! — не то уверял, не то насмехался рыжий Филимон. — Говорят, там раньше монашки в кельях жили, а теперь курортницы.
— Точно! Тот монастырь еще мы прикрыли! — Дядя Миша вздохнул: — Может, встретишь мою Марусю…
— А что! — говорю. — На Белом море мерз, погреюсь на Черном. Попытка не пытка!
Очкастый Клин Егорыч после трех моих атак выписал меня из больницы:
— Ну, ну!..
2. Белая Невеста
Поезд шел над самым синим морем. Жарища! Хоть выскакивай и ныряй. А вода в море чистая, лазоревая. Камушки перечесть можно, переливаются на дне.
Выхожу из вагона. А солнце — глазам больно!
Станция Белая Невеста будто из чистого рафинада. Так и хочется что-нибудь отколоть.
— Носильщики! —
Подбегают ко мне два меднорожих молодца в распашонках. У одного на груди парус выколот, а у другого черт с гитарой.
— Носильщики! — кричу. — Привет вам от белогорских носильщиков! — и прохожу мимо.
Чертыхаются. Ой, люди-человеки!..
Солнце жжется, что крапива, а на душе приятно. Оглядываюсь: синяя бухта. Станция на одном берегу, а дома с тополями — на другом.
У той Белой Невесты две косы: одна Толстая, другая Тонкая. Круглый год она их в море моет.
Гляжу: стоянка такси. Стали в ряд три машины с черными квадратиками па дверцах. Подхожу к первой:
— Загораем? Подбрось!
Уставились на меня черные очки:
— В Зеленомысск?
— Зачем так далеко?
— Междугороднее. — И вместо черных очков вижу багровый затылок.
Я — к другим черным очкам.
— Междугороднее.
А за третьей баранкой белокурая головка. Без очков. Косы на затылке тугим узлом. Да какие! Двумя пальцами не обхватишь.
Косы! Этого еще не хватало! Жди, Шурыгин, неудачи. Делать нечего. Сажусь. Эх, неприкаянная твоя душа!
— Чудотворный тупик, семь.
Глядят на меня допытливые синющие глаза. Усмехается:
— Туда, где монашки в купальниках?
Вижу: за словом в карман не лезет. Интересуюсь:
— Весело у вас?
— Летом от родни стены ломятся! — Ее рука сделала мертвую петлю над баранкой. — Двоюродные, троюродные! Весело. Всех уложу вповалку на полу, а сама с комфортом в машине, под белой акацией. — Из продолговатого зеркальца на меня смотрели хитро прищуренные глаза. — С веток на крышу мед капает. Вся «Волга» медом пропахла. Чуете?
— Чую! — протянул я. — И не продуло?
Покачала белокурой головой:
— Под акацией крепче спится.
Гляжу: под нами хмурые клыкастые скалы, а на волнах зайчики скачут.
— Извиняюсь, что это в море за чудная скала с окошечком?
— Ничего себе окошечко! Это пробоина от турецкого ядра. Знаменитая скала Парус.
Через минуту я на другую сторону голову ворочу:
— А там, внизу, возле речки, что за бетонный столбик? Тоже знаменитый?
Молчит моя водительша, будто воды из той горной речушки в рот набрала. Может, переживает, а может…
«Что ж, — думаю, — Шурыгин человек не гордый. Сейчас вы у нас заговорите!»
— Извиняюсь, девушка, но косы-то не в моде. Такая тяжесть! Почему не отрежете?
Она усмехнулась.
— Пыталась. Села в кресло, а мне наш парикмахер Силыч заместо салфетки — газету: «Почитай, дуреха, что французский рабочий русским девушкам пишет!»
— Ах, не губите косу-красу и так далее? Читал, читал. Извиняюсь, это тут невест в гарем продавали? И как? Покорялись?
Из синющих глаз, как с чистого неба, сверкнули молнии.