Белая нить
Шрифт:
– Я попробую помочь, хорошо? – проворковала она и заправила за ухо непослушную кудряшку.
Дыханье Олеандра отяжелело, охрипло. Вожделение тугим комком стянулось чуть ниже живота, разливая по венам жар.
– Чувствую, что могу. Понимаешь?
– Понимаю.
На лице Эсфирь возникло странное выражение, читаемое как «А вот я не очень понимаю, но все равно пойду напролом». Олеандр так удивился, что едва не спросил, одаривали ли её лаской прежде. Её робкие касания и краска стыда подтверждали домыслы вернее слов. И он солгал бы, поведав, что
Он, Олеандр, сын владыки клана дриад, Антуриума, наследник и потомок первых детей леса, Примулины и Акантостахиса, явится для Эсфирь первым, последним и лучшим выбором.
– Можно я тебя обниму? – Ее вопрос прозвучал внезапно, как гром в разгар засушливого сезона.
Не веря своему счастью, Олеандр просто смотрел в черные глаза, балансируя на кромке век, словно на краю кристально-чистого водоема. Боясь спугнуть Эсфирь неосторожным жестом, он не шевелился, жадно наблюдая за пушистыми ресницами, ложившимися на веки.
– И поцелую, – прошептала она, и сердце его пустилось вскачь, в голову ударила кровь.
Она уселась ему на бедра, обхватила коленями – тонкая и звонкая, с горящим лицом и рассыпанными по плечам кудряшками. Опираясь на подлокотник кресла, наклонилась к его лицу и запечатлела на лбу поцелуй. Казалось бы, кроткое касание, а Олеандра повело. Он согнул ноги в коленях, заставляя Эсфирь приблизиться. Мазнул пальцами по оголенной спине, обнял.
Эсфирь вцепилась в ворот его туники, прижалась к груди. Она не сопротивлялась, потому он вовлек её в настоящий поцелуй, поглощая прерывистый выдох. Добрался до зашейных подвязок кофтёнки, за которой проглядывались очертания груди. Снова впился затуманенным взором в глаза и углядел два залитых белым ока без зрачков. В уголках её век подрагивала смоляная влага. Собираясь в капли, она неспешно стекала, испещряла щеки Эсфирь грязными разводами.
Олеандр открыл рот, но тут же захлопнул, не ведая, что сказать. Почему она плачет?
– Ты такой поломанный в душе. – Она повела плечами. – Эту боль я не могу стереть. Но боль в теле…
О чем она говорила? Что имела в виду? Олеандр не мог ни пошевелиться, ни отвести от неё взгляд. Он замер, как зачарованный, уже не нуждаясь в пояснениях. Одна горячая ладонь опустилась ему на грудь, другая прижалась к затылку. Мгновение – и тела их охватил кокон белесого пламени. Мерцающие огненные языки перетекали на листья Олеандра, растворялись в них.
– Потерпи. – Голос Эсфирь огрубел, отдавая сталью. – Прости, но без боли нет исцеления.
– Что?..
Ежели ответ и прозвучал, Олеандр его не услышал. Кокон потемнел, сделавшись практически черным. А потом грудь и затылок прошила острая боль от недавних ранений и ударов. Он вскрикнул. Спина выгнулась бы, но цепкие пальцы прижали его к креслу, не дозволяя вырваться.
– Перестань!
– Терпи!
Она накрыла его ладонь своей, но он порывисто выдернул руку. Внутри что-то сломалось. Заставило прозреть и осознать, что он покачивается в губительной колыбели, убаюкивается в такт свершаемым ошибкам. Каким-то чудом удалось вскинуть ладони. Он нашел с десяток причин не свершать замысленного – просто достучаться до Эсфирь,
Но поздно. Олеандр с силой оттолкнул её, вскочил и влепил себе пощечину. Помогло. Кокон потух – мир перед глазами перестал расплываться цветными пятнами.
Боги! Ну разве может существо пасть еще ниже? В столь мрачную пропасть, где удел разделить ложе с девушкой – желаннее всех сокровищ мира. Где переступить запретную черту легче, чем сорвать бутон. Где единственно-весомым препятствием слывет боль, а выходом – грубость.
Эсфирь так и восседала на полу. Тихо всхлипывала и растирала костяшками пальцев ушибленный висок. Ничего уже не осталось от того призрачного сияния, которое её окутывало. Свет испарился. Ее кожа утратила лоск. Глаза обозначились черной радужкой и потускнели.
– Ты злой! – вскрикнула она, вперив в Олеандра гневный взгляд.
Он моргнул.
– Кто злой? Я?!
– Ты!
– Почему это?
– А потому!
– Почему?
– Потому!
– Вот ведь заладила! – Он пнул огрызок лозы. – Сама ко мне полезла, а теперь жалуешься!
– Я хотела помочь! – возразила Эсфирь. – И у меня получилось! Может, хоть посмотришь?
Понимание подкралось медленно, но ударило с размаху. Он тронул затылок – и ничего не ощутил. Отогнул ворот туники и узрел чистую кожу. Молоточный стук в висках больше не норовил разломить череп. Порез на груди исчез, будто стертая с начищенного сапога грязь.
– Ранку на шее я тоже залечила, – добавила Эсфирь, разглаживая погнутые перья на крыле.
– Невероятно! – Олеандра коснулся повязки, за которой скрывались следы от когтей хина.
Ткань ухнулась на пол. И он провел ладонью по шее – пальцы беспрепятственно проскользили к ключицам.
Потрясающе! Но как?
– Ты целитель! – вскрикнул он и умолк. Отец учил его не выносить в мир очевидные очевидности. – Невероятно!
Мирт как в воду глядел. Сам о том не ведая, Олеандр укрыл в хижине божественного лекаря. Подумать только! Узнай он об умениях Эсфирь раньше, она затянула бы порез Рубина и…
В голове будто колокола прозвонили.
– Рубин!
Олеандр метнулся к ложу. И ужас разлился по венам пламенными волнами. Страх сковал плоть, не давая продохнуть – клочок плаща с морионовой пылью сполз с носа Рубина к уху. Его пальцы ощущались холоднее льда и испускали слабый дым, как от жженых листьев.
– Нет-нет-нет! – запричитал Олеандр, схватившись за шевелюру и чуть не выдрав клок. – Так не пойдет, Рубин, слышишь? Ты не посмеешь! Ты не можешь умереть, просто не можешь!
С клыков приятеля стекала слюна. Чешуя на предплечьях стремительно бледнела, теряя рыжину.
– Нет, Рубин, нет! – Олеандр тряс его за плечи. – Дыши! Ты обязан дышать, понимаешь? Ради Яшмы и Цитрина! Ради Сапфира! Ради меня, чтоб тебя хины отымели, падла ты ядовитая!
Рубин дернулся, чудилось, приходя в себя. Но следом хрипло выдохнул и оцепенел. Его грудь больше не вздымалась от размеренного дыхания. Сердце еще раз толкнуло кровь и застыло.
– Позволь, я помогу, – прозвенел рядом тонкий голосок.
Птичка со скверной аурой