Белая ночь
Шрифт:
— О Великий, — всхлипнул вурдалак. — Великий.
Я зарычал и начал колотить вурдалака со всей силы. Я не останавливался до тех пор, пока он не бросился от меня в пустыню — на одной руке и одной ноге, но довольно быстро.
Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из вида.
К этому времени муравьи уже добрались до его приятеля. Некоторое время я стоял и молча смотрел на это.
Рамирес подошел и остановился около меня — я ощутил это, не оборачиваясь.
— Dios, — повторил он.
Я промолчал.
— Ты же сам говорил, что не испытываешь
— Все меняется.
Рамирес не пошевелился, только понизил голос так, что даже я едва слышал его.
— Как ты думаешь, много ли уроков потребуется детям, чтобы усвоить это?
Гнев снова начал закипать во мне.
— Одно дело бой, — продолжал Рамирес. — Другое дело это. Посмотри на них.
Я вдруг ощутил на себе вес нескольких десятков взглядов. Я повернулся и увидел, что курсанты, побелев от потрясения, молча смотрят на меня. Вид у них был перепуганный.
Я поборол досаду и злость. Рамирес говорил дело. Разумеется, он говорил дело. Черт бы его побрал.
Я достал пистолет и разрядил в вурдалака.
— Dios, — снова прошептал Рамирес и покосился на меня. — Ни разу не видел еще тебя таким.
Руки и лицо начало щипать от ожогов. Солнце понемногу превращало Кэмп-Бубум в огромный противень.
— Каким?
— Ледяным, — произнес он, помолчав.
— Это только так и подают, — буркнул я. — Ледяным.
Ледяным.
Холод…
Я очнулся. Нью-Мехико куда-то исчезло. Вокруг царили темнота и холод. Такой лютый холод, что обжигал кожу. Грудь сдавливало.
Я находился в воде.
Грудь сводило болью. Я смог-таки поднять голову и посмотреть вверх.
Солнце играло на обломках льда толщиной добрых восемь дюймов. Я вспомнил. Бой на борту «Жучка-Плавунца». Вурдалаков. Озеро. Лед треснул, и я провалился в воду.
Вода была мутная, и я заметил проплывавшего мимо вурдалака, когда он оказался на расстоянии вытянутой руки от меня. Он плыл по-крокодильи, вытянув руки по швам, увидел меня одновременно со мной и отвернул в сторону.
Никогда больше.
Я протянул руку и схватил его за пояс джинсов. Он ударился в панику, замолотил ногами и нырнул глубже, в холод и темноту, в надежде, что я испугаюсь и отпущу его.
Умом я понимал, что мне надо вздохнуть, и что я начинаю уже терять сознание. Я отмахнулся от этого как от несущественного. Этот вурдалак никому уже не причинит вреда. Никогда больше, даже если мне придется для этого умереть. В глазах начинало темнеть.
И тут в воде возникла еще одна неясная фигура. Она приблизилась, и я разглядел Томаса — голого по пояс, с ножом в зубах. Он устремился к вурдалаку, который извивался с такой силой, что мои слабеющие пальцы отпустили пояс.
Я безвольно болтался в воде. Что-то холодное обвилось вокруг моего правого запястья. Свет сделался ярче, ярче — до боли в глазах.
А потом мое лицо вдруг вынырнуло из ледяной воды, и я из последних сил глотнул воздуха. Чья-то рука поддержала меня за подбородок,
Мы вынырнули на поверхность, она перевела дух и потащила меня в сторону причала. С помощью Оливии и остальных женщин Элейн вытащила меня из воды. Я лежал на боку, жадно глотая воздух. Меня колотил озноб. Мир понемногу обретал привычные очертания, но я слишком устал, чтобы реагировать на это.
Не знаю, сколько времени прошло, но когда вернулся и выбрался из воды Томас, сирены раздавались уже довольно близко.
— Уходим, — скомандовал Томас. — Он может идти? Он не ранен?
— Нет, — откликнулась Элейн. — Должно быть, это шок. Не знаю точно. Наверное, ударился головой обо что-нибудь.
— Нельзя здесь оставаться, — сказал Томас. Я почувствовал, как он поднимает меня и закидывает на плечо. Он сделал это настолько осторожно и мягко, насколько это вообще можно сделать.
— Верно, — согласилась Элейн. — Идем. Так, всем держаться вместе и не отбиваться от других.
Я ощутил, то меня несут. Голова болела. Еще как болела.
— Я его сделал, — шепнул Томас мне на ухо. — Все в порядке, Гарри. Все в безопасности. Мы вывели всех. И я его сделал.
Что ж, если брат говорит мне так, мне довольно и этого.
Я закрыл глаза и перестал пытаться следить за происходящим.
Глава ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Меня разбудило прикосновение очень теплых, очень мягких пальцев. Голова болела даже сильнее, чем после плюхи, полученной от Коула накануне вечером, если такое вообще возможно. Я не хотел приходить в сознание, не хотел проверять, может ли голова болеть еще сильнее.
Но эти мягкие, теплые, несомненно женские пальцы продолжали настойчиво трогать меня, и понемногу боль начала спадать. Это имело обычное последствие: когда боль уходит, ее отсутствие сравнимо почти с действием наркотика.
Но, конечно, не только это. Я испытывал от этих прикосновений почти первобытное наслаждение. И от мысли о том, что кто-то, близкий тебе, хочет касаться меня. Прикосновение человеческой руки вообще дарит ощущение безопасности, подтверждая на самом глубоком, рефлекторном уровне, что кто-то рядом, кто-то заботится о тебе.
Похоже, в последнее время меня касались очень редко.
— Черт подери, Лаш, — пробормотал я. — Я же просил тебя не делать этого.
Пальцы на мгновение замерли.
— О чем это ты, Гарри? — спросил голос Элейн.
Я заморгал и открыл глаза.
Я лежал на кровати в полутемном гостиничном номере. Панели потолка потемнели от возраста и протечек. Меблировка оказалась под стать потолку: нехитрая, недорогая, обшарпанная от долгого использования.
Элейн сидела, скрестив ноги, в изголовье кровати. Моя голова уютно покоилась на ее коленях — как много, много раз в незапамятные времена. Мои ноги свисали с края кровати — тоже как тогда, в доме, который редко вспоминается мне даже во снах.