Белая обезьяна
Шрифт:
«Ах, черт! – подумал Майкл. – Да я бы стащил целый тираж, если б Флер нужно было питаться после воспаления легких!» – Не могу же я прожить на одно жалованье при теперешних ценах, не могу, мистер Монт, честное слово.
Майкл повернулся к нему:
– Но послушайте, Бикет, если мы вам позволим таскать книжки, все упаковщики начнут таскать. А что тогда станется с Дэнби и Уинтером? Вылетят в трубу. А если они вылетят в трубу, куда вы все вылетите? На улицу. Так лучше пусть один из вас вылетит на улицу, чем все, не так ли?
– Да, сэр, я понимаю вас, все это –
– Мистер Дэнби всегда говорит, что работа упаковщика требует особого доверия, потому что почти невозможно за вами углядеть.
– Да, сэр, уж я это запомню на будущее; но при нынешней безработице, да еще без рекомендаций, мне нипочем не найти другого места. А что будет с моей женой?
Для Майкла это прозвучало, как будто его спросили:
«А что будет с Флер?» Он зашагал по комнате; а Бикет, еще совсем молодой парень, смотрел на него большими тоскливыми глазами. Вдруг Майкл остановился, засунув руки в карманы и приподняв плечи.
– Я его попрошу, – сказал он, – но вряд ли он согласится; скажет, что это нечестно по отношению к другим. Вы взяли пять экземпляров, это уж чересчур, знаете ли! Верно, вы и раньше брали, правда, а?
– Эх, мистер Монт, признаюсь по совести, если это поможет: я раньше тоже стащил несколько штук, только этим и спас жену от смерти. Вы не представляете, что значит для бедного человека воспаление легких.
Майкл взъерошил волосы.
– Сколько лет вашей жене?
– Совсем еще девочка – двадцать лет.
Только двадцать – одних лет с Флер!
– Я вам скажу, что я сделаю, Бикет: я объясню все дело мистеру Дезерту; если он заступится за вас, может, на мистера Дэнби это подействует.
– Спасибо вам, мистер Монт, – вы настоящий джентльмен, мы все это говорим.
– А, ерунда! Но вот что, Бикет, – вы ведь рассчитывали на эти пять книжек. Вот возьмите, купите жене, что нужно. Только, бога ради, не говорите мистеру Дэнби.
– Мистер Монт, да я вас ни за что на свете не выдам – ни слова не пророню, сэр. А моя жена... да она...
Всхлип, шарканье – и Майкл, оставшись один, еще глубже засунул руки в карманы, еще выше поднял плечи. И вдруг он рассмеялся. Жалость! Жалость – чушь! Все вышло адски глупо! Он только что заплатил Бикету за кражу «Медяков». Ему вдруг захотелось пойти за маленьким упаковщиком, посмотреть, что он сделает с этими двумя фунтами, – посмотреть, правда ли «воспаление легких» существует, или этот бедняк с тоскливыми глазами все выдувал? Невозможно проверить, увы! Вместо этого надо позвонить Уилфриду и попросить замолвить слово перед старым Дэнби. Его собственное слово уже потеряло всякий вес. Слишком часто он заступался. Бикет! Ничего ни о ком не знаешь! Темная штука жизнь, все перевернуто. Что такое честность? Жизнь нажимает – человек сопротивляется, и если побеждает сопротивление, это и зовется честностью. А к чему сопротивляться? Люби ближнего, как самого себя, – но не больше! И разве не во сто раз труднее Бикету при двух фунтах в неделю любить его, чем ему, при двадцати четырех фунтах в неделю, любить Бикета?
– Алло... Ты, Уилфрид?.. Говорит Майкл... Слушай, один из наших упаковщиков таскал «Медяки». Его выставили, беднягу. Я и подумал – не заступишься ли ты за него, – старый Дэн меня и слушать не станет... да, у него жена ровесница Флер... говорит – воспаление легких. Больше таскать не станет – твои-то наверняка! Страховка благодарностью – а?.. Спасибо, старина, очень тебе благодарен. Так ты заглянешь сейчас? Домой можем пойти вместе... Ага! Ну ладно, во всяком случае ты сейчас заглянешь! Пока!
Хороший малый этот Уилфрид! Действительно, чудесный малый, несмотря на... несмотря на что?
Майкл положил трубку, и вдруг ему вспомнились облака дыма, и газы, и грохот – все то, о чем его издательство принципиально отказывалось что-либо печатать, так что он привык немедленно отклонять всякую рукопись на эту тему. Война, может быть, и кончилась, но в нем и в Уилфриде она все еще жила.
Он взял трубку.
– Мистер Дэнби у себя? Ладно! При первой попытке к бегству дайте мне знать...
Между Майклом и его старшим компаньоном лежала пропасть не менее глубокая, чем между двумя поколениями, хотя отчасти ее заполнял мистер Уинтер – добродушный и покладистый человек средних лет.
Майкл, собственно, ничего не имел против мистера Дэнби – разве только то, что он был всегда прав, этот Филипп Норман Дэнби, из Скай-Хауза, на Кемден-Хилл. Это был человек лет шестидесяти, отец семейства, высоколобый, с грузным туловищем на коротких ногах, с выражением лица и непоколебимым и задумчивым. Его глаза были, пожалуй, слишком близко поставлены, нос – слишком тонок, но все же в своем большом кабинете он выглядел весьма внушительно. Дэнби отвел глаза от пробного оттиска объявлений, когда вошел Уилфрид Дезерт.
– А, мистер Дезерт! Чем могу служить? Садитесь!
Дезерт не сел, посмотрел на рисунки, на свои пальцы, на мистера Дэнби и проговорил:
– Дело в том, что я прошу вас простить этого упаковщика, мистер Дэнби.
– Упаковщика? Ах да! Бикета! Это вам, наверно, сказал Монт?
– Да. У него молоденькая жена больна воспалением легких.
– Все они приходят к нашему милому Монту со всякими россказнями, мистер Дезерт, – он очень мягкосердечен. Но, к сожалению, я не могу держать этого упаковщика. Это совершенно безобразная история. Мы давно стараемся выследить причину наших пропаж.
Дезерт прислонился к камину и уставился на огонь.
– Вот, мистер Дэнби, – сказал он, – ваше поколение любит мягкость в литературе, но в жизни вы очень жестоки. Наше – не выносит никакого сентиментальничанья, но мы во сто раз менее жестоки в жизни.
– Я не считаю это жестокостью, – ответил мистер Дэнби, – это просто справедливость.
– А вы знаете, что значит справедливость?
– Надеюсь, да.
– Попробуйте четыре года посидеть в аду – тогда и говорите!
– Я, право, не вижу никакой связи. То, что вы испытали, мистер Дезерт, конечно, очень тяжело.