Белая рыба
Шрифт:
В Гермау Баттуру удивил магазин на автостоянке перед восстановленной замковой кирхой. На товарах было две цены – в евро, рублях и прусских марках. Во времена, когда это практиковалось повсеместно, Баттура ещё был в Германии и потому сейчас с тупым изумлением разглядывал, залепленные ценниками, шоколадки и сигаретные пачки. Потом сообразил, что магазин стоит у туристической достопримечательности и значит, кому-то так удобно. Скорее всего – хозяину лавки, который на разнице курсов может выдавить себе лишний процент. В правильности
Кое-где в полях, обнажая черноту почвы, ещё ползали тракторы, путаясь в белых облаках чаек. Вдоль ручьёв и оврагов сквозь зыбкое марево тумана оранжевым светилась облепиха. Одиноко стоящие сосны сизо-зеленой хвоей на причудливо искривленных ветках, напоминали японские гравюры.
Баттура пожалел, что давно не выезжал на полуостров. Он видел и более красивые места, но ни одно не тянуло его так к себе, как Самбия.
Здесь пахло древностью.
Духи витингов танцевали пляску воинов над капищами. Камень у дороги на Шоневик, казалось, лежал с того момента, когда его туда отбросило копытом сверяписа самбийского князя. Заговорённые некогда жрецами, дюны так и остались стоять вздыбленными в незаконченном движении.
Ворота у Медвецких были открыты. Баттура въехал во двор, но из машины выйти не решился – из-за дома выбежали два ротвейлера.
Он посидел немного за рулём, посигналил. Собаки подошли ближе и встали у дверей с обеих сторон, с интересом заглядывая внутрь машины.
Баттура посидел так минут семь. За это время один из псов, невзирая на завывание двигателя, который должен был отогнать его, обмочил переднее колесо. Вторая собака, прислонившись к машине, чесалась. Да так, что дрожал весь кузов. Баттура уехал бы, но приоткрытая дверь дома покачивалась от лёгкого ветра, а в окне гостиной виднелся экран работающего телевизора.
А потом из длинного, как замковое сооружение, сарая, вышел страус. Он, что-то пожёвывая, посмотрел по сторонам, тряхнул, растопырившиеся перья и вальяжно прошествовал в сторону сада. Страус тяжело шлёпал по жухлой траве динозаврьими лапищами.
Баттура был настолько ошарашен происходящим, что не заметил, как сзади, от ворот, подъехал белый "Мерседес"–караван. Из него выскочил Иван Медвецкий и побежал за страусом. Собаки, хрипло лая – следом.
Баттура, дождавшись, когда вся команда углубилась в сад, вышел из машины и затрусил в дом.
Телевизор громко пел по-шведски, а Светлана сидела на корточках возле электроплиты в кухне и копалась длинной вилкой в чреве духовки.
– Сейчас ты скажешь, что не слышала, как я сигналил, – сказал Баттура.
– Слышала.
– Что же не вышла? Меня чуть ваши псы не сожрали.
– Они воспитанные, ничего с тобой не сделали бы. А вот та тварь, что в сарае сидела… Он бы нам обоим уши поотщипывал.
– Страус, что ли?
Светлана распрямилась, бросила вилку на стол и повернулась к Баттуре.
– Страус… Чёрт бы побрал эту тварь! Запугал всю округу.
– Медвецкий побежал за ним.
– Вот только Ивана он и боится.
В телевизоре без всякой паузы одна шведская песня сменила другую.
– Весело вы тут живёте, – сказал Баттура.
– Да уж… Иван хочет ещё верблюдов завести.
– Зачем?
– Вот он идёт. У него и спроси, – сказала Светлана и вышла.
– Привет, – сказал Медвецкий. – Ты уже здесь? А я смотрю – в машине тебя нет. Думаю: куда делся? Я же помню, что ты собак боишься.
– Раз помнишь, то мог и привязать их. Тебе Светлана сказала, что я приеду?
– Сказала. Да я в трактире увяз. О, чёрт! Я же продукты в багажнике забыл! Посиди, я сейчас схожу к машине.
– А твои собаки где?
– Зачем они тебе?
– Вот как раз совсем не нужны. Просто я их боюсь. Мне тоже надо к машине. Я там кое-что детям привёз.
– Не бойся. Мои собаки нормальных людей не трогают.
– А страус?
– Фёдор? Я уже загнал его в вольеру. Сволочь! Куртку мне порвал.
Пока Медвецкий рылся среди сложенных в багажнике "Мерседеса" картонных коробок, Баттура достал ружьё и снял чехол.
Потом прикладом похлопал Ивана по заду.
– Глянь, что у меня есть.
Медвецкий, работая локтями, выпростал верхнюю часть туловища из багажника.
– А-а! – сказал он. – Мне тоже такое предлагали.
Баттура клацнул затвором.
– Правда, прелесть?
– Н-н-ну… не знаю, – сказал Медвецкий. – Оно как-то не кучно стреляет. Дробь раскидывает. Из него только быков бить пулей в упор.
– Это ты – от зависти, – обиделся Баттура.
– Конечно, – сказал Медвецкий, и взял коробку, из которой торчали куриные ноги и горлышки бутылок. – Пошли лучше водку пить. Давно мы с тобой не напивались.
Баттура прихватил пакет с виноградом, что купил для детей Медвецкого, вино – для Светланы, и они пошли в дом.
В телевизоре показывали репортаж с митинга на ратушной площади. Над толпой, среди черно-белых орлов и крестов, кое–где мелькали синие флаги европейского союза. Девица в камуфляже исступленно выкрикивала с трибуны лозунги, от которых за версту несло нацизмом.
– Они совсем уже свихнулись от этого путча в Пиллау, – сказал Баттура.
– Всё правильно, – сказал Медвецкий. – Нечего было москалям к нам соваться. Получили по печени, и ещё получат, если не успокоятся.
– Причём тут Москва?! Ты послушай, что эта баба орёт. Она же требует, чтобы литовцы отдали ей Мемель.
Телевизор вдруг замолчал. Иван, выкладывавший продукты из коробки, замер.
– Эй! – крикнул. – Кто там телевизор выключил?
– Я, – сказала Светлана, выходя на кухню. – Меня уже тошнит.